Как и любой террористический акт (собственно, как и любое убийство), атаки в Париже вызывают вопросы о том, почему на одни акты насилия мы реагируем с большим возмущением, чем на другие. В Ливане люди спрашивают, почему Запад столь безучастно отреагировал на теракты в Бейруте на прошлой неделе. Русские замечают, что во время крушения пассажирского авиалайнера на Синайском полуострове погибло вдвое больше людей, чем в пятницу в Париже (а еще они спрашивают, почему после 31 октября президент Барак Обама не позвонил и не выразил свои соболезнования).

У задающих такие вопросы есть веские основания. Нет причин для разной человеческой реакции на эти случаи насилия. Конечно, личные связи с этими событиями могут повлиять на вашу реакцию. Где у вас больше друзей и знакомых: в Париже, Бейруте или Москве? Много ли вы летаете? У меня больше шансов знать людей из российского самолета, чем с парижского рок-концерта, но это не должно ничего менять. Все эти страшные акты насилия совершили в равной степени ужасные убийцы, от рук которых погибли сотни в равной степени невинных жертв.

Тем не менее, если в наши нормальные человеческие реакции вмешивается политика, мы должны спросить, в чем же дело. Российская пропаганда найдет ответ в остатках мышления холодной войны и в русофобии, но истина здесь намного интереснее. Здесь все дело в том, что политологи называют «мягкой силой» — в доверии к тому, как действуют другие. Россия в последние годы утратила большую часть этой мягкой силы — и такой дефицит сказывается как минимум в трех аспектах, когда речь заходит о борьбе с терроризмом.

Во-первых, государственные руководители не хотят стоять плечом к плечу с российским президентом Владимиром Путиным, который всегда использует нравственные позиции к собственной политической выгоде (помните, этот человек так и не рассказал правду о малазийском самолете, сбитом в прошлом году в небе на востоке Украины).

Во-вторых, западные страны не уверены в том, что общность цели — противодействие «Исламскому государству» — действительно превращает Россию в союзницу. Когда Путин объявляет о бомбардировках позиций и объектов ИГИЛ, но бомбит все сирийские группировки, кроме ИГИЛ, он ставит под большое сомнение легитимность российской политики.

В-третьих, западные страны задаются вопросом о применяемых Россией средствах, даже если наши цели совпадают с российскими. Путин вторит европейским лидерам, когда заявляет, что его беспокоят джихадисты среди российского мусульманского меньшинства. Тем не менее мы помним, как он решал эту проблему, сравняв с землей чеченские города и навязав Чечне жестокую местную диктатуру.

Когда Путин лишает себя мягкой силы, за это платит Россия — и все мы. Нам труднее выражать сочувствие, нам труднее проявлять солидарность в общем деле.

Автор — профессор Колумбийского университета, старший научный сотрудник Совета по международным отношениям, автор книги Maximalist: America in the World From Truman to Obama (Максималист: Америка в мире от Трумэна до Обамы).