C Петром мы познакомились в такси. Увидев украинское имя водителя, по привычке спросила: «Может, вам удобнее не по-литовски, а по-русски?» Петро, ни секунду не сомневаясь, ответил по-литовски: «Я же не русский, а украинец, хотя могу говорить и по-русски. Да и по-литовски мне совсем не сложно».

Поймав себя на стереотипном представлении об украинце, не стала настаивать. Но выяснила: Петро только подрабатывает в такси, а на самом деле он — молодой скульптор из Харькова. Выучился по специальности в Вильнюсской академии художеств, и решил остаться жить в Литве. Но одно дело быть в Литве студентом на государственной стипендии, а совсем другое — полноценным мигрантом.

Герой проекта Delfi «Новая жизнь. Направление — Литва» признается, что миграция — это как прыжок с парашютом: первый раз прыгнуть не так страшно, как второй.

В Литву Петро попал через гетмана Константина Острожского. В 2015 году, когда отмечалось 500 лет битвы под Оршей, он решил посвятить этому памятному событию скульптуру, и по приглашению литовской стороны приехал в Вильнюс собирать материалы. А затем узнал, что правительство Литвы приглашает 40 студентов из Украины учиться на любых магистерских программах. И тут, в отсутствие необходимого сертификата об изучении английского языка, как раз пригодилось владение русским.

«Я приехал буквально за три дня до окончания конкурса. Пришел в министерство образования с документами, но без сертификата. Но они сказали: „Мы же видим, что вы умеете говорить по-русски‟. Пришел с этими документами в университет, а там: „Вступительная кампания уже закончилась‟. Я объяснил ректору ситуацию. Он обещал провести комиссию, если я принесу две рекомендации художников. И мы все успели!

Delfi: Вы сейчас себя каким художником считаете: украинским, литовским или, шире, европейским?

Петро Пирогов: Я себя считаю украинским. Все-таки художника определяет место рождения.

— У вас было желание остаться в Литве?

— Не было желания остаться ради того, чтобы остаться. Было желание совершенствоваться.

— Что в этом плане вам дала Литва?

— В Литве как в бывшей языческой, а ныне католической стране, большая традиция скульптуры. Народная деревянная скульптура хорошо представлена в Национальном музее. Даже в тоталитарные времена литовская скульптура отличалась своей пластикой. И мне хотелось это почерпнуть. Но когда я поступил в институт, я понял, что методика-то преподавания совсем другая. Как говорится, «или лыжи не едут, или я не еду». Пришел к выводу, что «не еду» все-таки я. И начал вникать в местный образовательный контекст.

— В чем разница в художественном образовании?

— Да, различия есть. Со мной, кстати, согласна и жена — она тоже из Украины, сейчас учится в Вильнюсском университете. Во-первых, в отношении. На Украине тебя учат, исходя из того, что преподаватель Зевс, а ты — холоп. То есть тебя надо поднять до уровня учителя. В Литве к тебе сразу относятся как к полноценной личности, тебя считают коллегой. Уже на первом занятии мой преподаватель в Вильнюсской академии искусств, видя, что я из Украины, сказал: «Я понимаю, какая у вас [на Украине] стратегия преподавания: доводят до середины озера, затянувшегося льдом, и говорят: „А дальше иди сам‟. А у нас по-другому учат. Мы идем за тобой и постепенно отдаляемся. Сам-сам-сам идешь… и уходишь».

Плюс, в украинской системе образования не хватает того, что называется греческим словом «метанойя». Это переводится как перемена, покаяние. Тут литовцы понимают, что упустили какое-то время в художественном образовании, и они его догоняют. Они приглашают преподавателей из США, Дании, Норвегии. На Украине же все уверены, что все и так прекрасно. Ректор Киевской академии художеств, например, говорит: «Есть силы, которые хотят уничтожить нашу мощную школу». На мой взгляд, украинская художественная школа — это как Ватикан на политической карте мира. Если ты не знаешь, где он находится, ты никогда его не увидишь. Но люди там пребывают в святой вере, что они великие и им никто не нужен. А они всего-то после Советского Союза серп и молот сменили на трезубец, а красноармейцев на казаков.

В Литве, насколько я вижу, от этого совка эффективно избавляются. В первую очередь, в отношении. Потом — в самом понимании. И, в-третью очередь, в образовательном процессе. Ты себе выбираешь предмет и преподавателя по этому предмету. Зарплата преподавателя зависит от количества студентов, его выбравших. То есть создается конкурентная среда.

— Когда вы учились в университете, каким было к вам отношение местных студентов?

— Художественное образование — крайнее индивидуалистское. Одногруппников я увидел только на защите диплома. Очень был интересный опыт учебы. Ты себе выбираешь профессора и набор предметов, которые хочешь изучать. И ты никак не пересекаешься с твоей группой.

— Вам пошли навстречу министерство образования и академия художеств. Все ли литовские ведомства, с которыми вам пришлось впоследствии столкнуться, оказались столь же эффективными?

— Видимо, в моем случае тогда получилась некая синергия. Все бывало, конечно. Правда, когда мне кажется, что какое-то ведомство медленно работает, я не стесняюсь приходить и говорить им об этом. И они нормально относятся к моей критике.

— А как вы встраивались в местную жизнь после учебы?

— Пока ты учишься, ты живешь в виртуальной реальности. У меня была стипендия в размере минимальной зарплаты. Плюс помогали родители, плюс академия выделила мастерскую с жильем. А дальше, чтобы тут жить, нужно уже основание для пребывания в Литве. Значит, нужен трудовой договор. Художник — профессия, подразумевающая самозанятость. Я разобрался в законах, понял, что могу остаться в Литве как «исполнитель» (atlikėjas). Это положение миграционного законодательства касается художников и артистов. Единственное, надо было найти контракт и я его нашел — трудоустроился в общественную организацию, которую сам и основал.

— Организацию вы сделали, сами себя трудоустроили. А дальше — как? Как деньги-то зарабатывать?

— Тут, да, начинается самое сложное — экономическая борьба на рынке, потому что денег тебе никто просто так не даст, а зарплату и налоги надо платить. Основная моя работа была организация выставок. Очень полезный опыт — взглянуть на творчество с другой стороны. Ведь художники, как дети: тебе много не надо — пишешь картину или ваяешь скульптуру. Когда ты выходишь в мир — зарабатывать деньги — в своей стране, это одно дело: и мастерскую проще снять, и заказы найти. А тут еще ты и в другой конкурентной среде.

— Насколько высока конкуренция на арт-рынке Литвы? Как на него пробиться мигранту?

— Тут конкуренция высокая, но и сам рынок, по сравнению с Украиной, более емкий. В том же Киеве — Харьков даже не беру — галерей гораздо меньше, а художников примерно столько же. Кроме того, мне нравится, что тут в бизнесе, как и в искусстве, не переходят на личности, только профессиональные отношения. У нас ты должен ходить на выставки, знать условного Ивана Петровича, который знает некоего Сергея Владимировича, который должен одобрить работу.

А здесь по-другому. Например, мне приходит письмо по электронной почте: «Видели вашу работу на выставке Kaunas Gallery Weekend и хотим предложить вам выставить вашу работу в рамках квадриннале современного искусства». В целом, художнику тут легче, поэтому я и остался. Здесь еще важно привыкнуть к темпу жизни. Мне рассказывали историю, что один украинец решил тут открыть галерею, а директором нанял литовца. Украинец был ошарашен: набираешь директору, а он с 17 вечера в пятницу и до понедельника трубку не берет. Этот галерист же привык к Украине, что если ты начальник, а это твой подчиненный, то должен быть на связи круглосуточно. Я тоже приехал с ощущением, что ты должен постоянно быть в работе. Но потом стал привыкать к новому ритму. Это помогает тебя остудить. И в пятницу уже с радостью думаю: успокойся, сбавь ритм, впереди выходные.

— Но все же, видимо, не настолько, что пришлось подрабатывать в такси?

— Работа руководителя общественной организации, да к тому же куратора выставок, это заработок по синусоиде. Тогда я параллельно занялся более-менее стабильным бизнесом: приобрел несколько машин и начал сдавать их в долгосрочную аренду. А когда какая-нибудь машина простаивает, могу и сам на ней поработать как таксист. Да и вообще это интересный опыт. Мой литовский, сразу, кстати хорошо подтянулся.

— Не было чувства, что художнику заниматься извозом — не по статусу?

— Нет, снобистского отношения не было. Скорее, многими людьми из постсоветских стран работа в такси воспринимается как тяжелый труд. Но я этого не ощущаю. Мне нравится водить и возить людей. Да и трафик в Вильнюсе не такой, как в Киеве или Харькове.

— А со стороны пассажиров не сталкивались с неким снобизмом: «Вот очередной строитель приехал»?

— Честно, не помню, не было.

— В приложении такси обычно отображается имя и фамилия водителя. Как реагируют местные на имя Петро? Спрашивают про Украину?

— Некоторые не смотрят. А поскольку я говорю по-литовски, то вопросов не возникает. Некоторые, правда, обращают внимание на сильный акцент. Спрашивают, откуда я. И чаще всего я получаю комплимент: «Ничего себе. Вы здесь недолго находитесь, и уже так хорошо разговариваете». У всех обязательно находятся родственники, знакомые, соседи, которые здесь живут десятилетиями и до сих пор не говорят по-литовски. В целом, отношение к Украине хорошее во всех сферах.

— Как вы оцениваете свое знание языка?

— Как руководителю организации мне часто приходится созваниваться с «Содрой» (Фонд социального страхования) и с налоговой. Я с ними общаюсь по-литовски. Понимаю примерно 95 процентов. Говорю свободно. Но зато теперь понимаю тех русскоязычных и украиноязычных, которые на Украине делают ошибки в украинском и русском. Я теперь сам в таком положении. Кстати, в западно-европейских странах более ревниво относятся, когда на их языке говоришь с ошибками. Тут, если ты говоришь на литовском, даже с ошибками, тебя никто не упрекает. Наоборот, даже подбадривают.

Здесь, я заметил, что многие, когда узнают, за какой период я освоился в языке, удивляются. Я парирую, что здесь живу, и в этом нет ничего удивительного. Они обычно приводят аргумент, что литовский — один из сложнейших языков. А мне кажется — может, это мнение непопулярное и кому-то не понравится — но это всем удобная легенда. Потому что русскоязычным не хочется учить литовский. Англоязычным также. А литовцы себя утешают, что их язык не учат не потому, что не хотят, а потому что он очень сложный. Я не филолог, но, мой взгляд, система языка очень похожа на украинский: те же падежи, звательный тоже у нас сохранился. Родов меньше — нет среднего рода. Так что если взять абстрактно, то не сказать, что русский и украинский намного легче. Когда я, например, учился в Киеве, у нас китайцев тоже учили на украинском. И почему-то никого не удивляло, что китайцы говорят по-украински.

— Достаточно ли создано возможностей для изучения литовского языка?

— Тут две детали. Во-первых, я сюда сам приехал. Не думаю, что задача государства оплачивать мою учебу на языке. Наверное, желательно было бы побольше курсов [литовского языка]. Они, конечно, есть, но в основном за свой счет. Я знаю, что государство оплачивает курсы репатриантам. Но я думаю, что тот, кто реально хочет выучить язык, всегда найдет такую возможность.

— А если взять шире, какова должна быть роль государства в адаптации мигрантов? Должно ли оно активно помогать мигрантам? Должна ли быть целенаправленная политика в их отношении?

— Я думаю, что государство уже поработало, оно создало такие условия, что ты вынужден интегрироваться. Когда ты попадаешь сюда, ты понимаешь, что ты должен интегрироваться в это общество. Так что главная работа проведена. Не думаю, что государство должно здесь что-то регулировать. Оно создает условия, а рынок все выровняет. Если ты хочешь здесь находиться, то тебе надо знать язык, знать культуру. А если ты не хочешь этого делать, то чего ты тут вообще делаешь? Как кто-то сказал, «если ты не знаешь языка, ты или турист, или оккупант».

— Если вам позвонил друг и спросил, стоит ли переезжать жить в Литву, стали бы его отговаривать или уговаривать?

— Эмиграция — это как прыжок с парашютом. Первый раз прыгнуть не так страшно, как второй. Я теперь понял людей, которые не советуют эмигрировать, при этом сами мигранты. Я, конечно, объясняю людям всю юридическую подоплеку — на каком основании он тут будет находиться, рассказываю про биржу труда, про все разрешения, которые необходимо получить. Это же не просто так: приехал сюда из Харькова и Ивано-Франковска и остался жить. Я знаю людей, которые здесь отучились, но так и не смогли остаться — именно в силу всех этих юридических моментов.

— А как себя чувствует в Литве ваша супруга?

— Ей было сложнее. Она — менеджер. В Харькове у нее была хорошая работа с хорошей зарплатой. А тут надо было устроиться на работу. Поскольку она тут не училась, надо было взять разрешение на бирже труда, а там много требований: стаж за последние два года должен быть именно по этой специальности и работу тебе предлагают тоже по этой специальности. Проверяли реестры, где она на Украине работала. Все сошлось, конечно. Потом надо было предоставить мотивационные письма от работодателя. В итоге она пошла на работу, но, конечно, за меньшую зарплату, чем на Украине. Для нее переезд — это был стресс: чужая среда, ведомственное жилье, профессиональное понижение. Но семейная жизнь сглаживает эти углы. Она адаптировалась, сейчас поступила в Вильнюсский университет, чтобы получить литовское образование.

— Существует ли украинская община? Вы поддерживаете друг друга?

— Это интересный феномен, в котором я еще не разобрался. Есть некий клуб украинцев в возрасте 50+. Есть много молодых, но мы крайне разобщены, не как армяне или евреи. Даже россияне, насколько я вижу, теснее держаться. Это исторически так сложилось. На Украине есть характерная народная картинка «Казак Мамай». Сидит себе казак. У него свой конь, своя пистоль, ему больше ничего не надо. Украинский народ — анархист по натуре, «моя хата с краю — никого не знаю». Эта особенность национального характера отражается и на жизни общины в Литве. Кстати, как-то правительство Литвы собрало всех участников стипендиальной программы. Там было много представителей разных национальностей. Но у украинцев были самые лучшие условия — оплачивали не только учебу, но и проживание. И вот на этом мероприятии я познакомился с другими украинцами. Договорились встретиться — и так ни разу не собрались.

— В какую школу отдадите своих детей, когда они будут? В русскоязычную?

— Мы же не русские. В литовскую, конечно. Если были бы где-то украиноязычные классы, то тогда подумали бы. Конечно, там будет вопрос домашних заданий, но, надеюсь, на тот момент, мой литовский будет позволять помогать детям. Или заново с ребенком школу пройду. Но вообще хотелось бы, чтобы в Литве еще была бы украинская воскресная школа. Я считаю, что дети должны помнить о своих корнях.

— А такая школа есть?

— Я слышал, что были такие школы и классы, но централизованной работы нет. Может, мне когда-то придется самому этим заняться этим. Но проблема в том, что многие украинцы, которые приехали сюда в советское время, русифицировались. Я работал в галерее и как-то обратился с вопросом к коллеге, отец которой был родом из Кировоградской области Центральной Украины: «Как правильно просклонять фамилию Шевченко на литовском языке». А она ответила, что не знает, как склоняются русские фамилии. Я даже воскликнул: «Так это же украинская фамилия!» А она: «Какая разница!» То есть таких, как она, русская община перетянула в свой лагерь.

Да, сейчас едет волна мигрантов из Украины. Но, как мы говорим, это не мигранты, а «заробичане» — заработали и уехали. Не факт, что они свое будущее связывают с Литвой. Не думаю, что новое поколение украинцев, которые будут здесь рождаться в семьях эмигрантов, пойдут в русскоязычные школы. Нас с Россией ничего не связывает, кроме прошлого, в котором мы не жили.

— Но тем не менее, в русскоязычных школах в Вильнюсе сейчас учатся дети из Украины. В Пушкинской школе, например, даже возникали мысли о создании курсов украинского языка.

— Я понимаю, что украинским родителям, знающим русский язык, проще отдать в русскоязычную школу. Но, конечно, русскоязычные школы здесь — это же государственные литовские школы.

— А как вас воспринимают местные русские?

— У меня была пара бесед с местной русскоязычной молодежью. Но они столь крепко сидят на русском телевизоре, что стали мне говорить про право самоопределения народа в Крыму. Но я же понимаю, откуда они это берут. Я ради развлечения раз в неделю смотрю украинские, российские и литовские выпуски новостей. Поэтому я вижу, что они ретранслируют российское телевидение. А значит, о чем с ними спорить? Когда задаешь им уточняющие вопросы, они начинают нервничать, потому что не знают, как ответить, аргументов не хватает. И я понимаю, что эта позиция изначально не его.

— Чего вам не хватает в Литве?

— У меня подход такой. Если ты иностранец и тебе чего-то не хватает, то что ты тут делаешь? Я же не права сюда приехал качать!

— Но если отступить от этой суровой позиции и дать волю сантиментам….

— Тут люди более консервативные в плане отдыха. У нас на Украине на большие церковные праздники очень красиво украшают храмы, а тут — две елки поставили и все. Все говорят: Европа, украшения… А мне не хватает украшений. У нас даже в Харькове было украшено явно не хуже, чем на Кафедральной [площади] в Вильнюсе. Я был на Рождество дома. Дети ходят калядовать, да и мы сами большими компаниями калядовали.

Бытовых проблем тут вроде нет… все работает. Сложно найти хороший листовой черный чай. Как-то сорок минут проходил по магазинам — есть зеленый, травяной, с бергамотом, а простой черный — только в пакетиках. И вареников нет! Надо ездить либо в Белоруссию, либо в Польшу.

— Вы свое будущее с Литвой связываете или пока не решили?

— У меня плохо получается жить прошлым и будущим. Моя задача сейчас — самореализовываться как специалист и зарабатывать деньги. Пока мне комфортно работать в Литве. А что будет завтра… посмотрим.