Прогнозы о роли русского языка в Латвии, о его месте лет через 20-30 разнятся, прозвучало в передаче «Александр-студия». Одни гласят, что русский язык здесь займет такое же место, какое он занимает в эмиграции во Франции или Германии. Все меньше и меньше станет носителей языка, и в четвертом поколении этот язык исчезнет или, по крайней мере, будет сохраняться в каком-то очень «законсервированном» виде. И мы получим то, что имеем с тем латышским языком, носителями которого были люди, покинувшие Латвию в 1940 году. Другой вариант: русский язык сохранится и будет занимать то же место, что занимает и сегодня. По словам Игоря Кошкина, с профессиональной точки зрения естественные изменения, происходящие с языком и касающиеся объема его использования, связанные с особыми историческими условиями, нельзя рассматривать как некое «скукоживание».

«Все имеет свою эволюцию и свою историю. В том числе и язык, и любая его форма. Любое движение воспринимается как развитие этого языка. Если говорить о прогнозе, то могу сказать, что русский язык не станет мертвым языком на этой территории. В лингвистике есть понятие "мертвый язык" — например, латинский. Это когда он перестает быть живым языком коммуникации, когда люди переходят на другой язык. Соответственно, пока есть люди, для кого русский является родным, языком семьи, который передается в семье от поколения к поколению (вот есть понятие "материнский язык") — следовательно, он будет считаться живым языком.

Другое дело объем его употребления, в лингвистике есть такое понятие — функция языка. И это часто зависит от конкретной исторической ситуации. Здесь я тоже смотрю спокойно, поскольку в истории русского языка в Латвии часто менялись условия, и менялась ситуация. И не забываем, что Латвия уже имела период независимости 20-40-е годы, и, соответственно, русский язык был в статусе языка меньшинства с описанными условиями его употребления.

Тем не менее, вот мы сейчас в 2019 году продолжаем говорить о русском языке в Латвии, о том, что он является языком крупного национального меньшинства, языком коммуникации со многими функциями».

Кошкин пояснил: что касается сужения объема, это часто зависит от численности носителей этого языка. Но их число зависит и от демографической ситуации.

«Если мы уберем чисто лингвистический аспект, то чисто демографически нам все время говорят, что население Латвии уменьшается. Но уменьшается же не только число латышей, но соответственно и число людей русской национальности.

Язык — это то, на чем говорят люди: меньше людей — меньше, соответственно, объем употребления языка. Поэтому здесь язык будет в таком виде и постольку, сколько здесь будет так называемых русскоязычных людей, или населения, которое использует русский язык в своей коммуникации. Не обязательно он может быть родным — но его могут использовать в коммуникации.

Языковая ситуация — это, когда мы объективно оцениваем, что в данном обществе, в данном государстве существуют этнические коллективы со своим языком, и он является не основным, но контактным, и Латвия здесь как раз подходит как пример. Но языковая политика — это комплекс сознательных мер, связанных с укреплением основного языка или с выравниванием той исторической ситуации, которая имеется».

Очень многие родители из русских семей отдают своих детей (если они связывают их будущее с Латвией) в латышские детсады, а затем и школы, и для ребенка, то есть для следующего поколения, латышский становится родным, доминирующим, из-за чего возникает некоторое непонимание и разница в менталитете между поколениями. У части местных русских возникают опасения, что это путь к ассимиляции, прозвучало в передаче.

«Лично я этого не боюсь, но я представляю и последствия. Здесь не может быть единого, общего отношения к этим последствиям для того, что мы называем национальной картиной мира.

Ясно, что за каждым языком стоит национальная картина мира. То, что мы называем еще иногда термином "менталитет". И, конечно, переход на другой язык — это "смена картинки". Смена национальной картины мира.

Безусловно, язык является и сокровищем своей национальной культуры, и традиций, и часто вот такой пессимизм и тревога по поводу своего языка, преемственности для поколений связана с тем, что с более активным переходом на другой язык, особенно уже с раннего детства — соответственно человек уходит от своей национальной традиции. Но это же естественно. Здесь надо делать выбор тем, кто хочет остаться здесь, а не переехать на восток. Я не могу комментировать термин "ассимиляция", я не политолог, в социолингвистике есть термины "языковая ситуация" и "языковая политика". О них я могу говорить.

С одной стороны, язык — это не просто сам язык как набор неких знаков для коммуникации, это и культура, это и менталитет, это и традиция. Но здесь надо понимать, что если в данном государстве госязыком является латышский, коммуникация, работа и прочее осуществляется на латышском языке, то, соответственно и человек с детства должен приобрести не просто навыки, а надо сделать так, чтобы языковая ситуация, языковая среда была для него естественной. С точки зрения менталитета — безусловно, он будет в своем роде отличным, смешанным…»

По словам Кошкина, уменьшение функций русского языка в Латвии связано с языковой политикой, ее ориентирами.

«Она по-разному реагирует на языковую ситуацию: может быть очень лояльной к ней, а может быть, наоборот, такой, которая, по мнению политиков, стремится выправить языковую ситуацию.

В 1930-е русский язык в Латвии уже переживал попытки укрепления позиций латышского. Тем не менее, процесс этот сейчас идет с начала 1990-х годов, но и в 2019 году мы с вами говорим на русском языке, в социальной сфере, в масс-медиа, поэтому для лингвистики в этом нет ничего устрашающего».

Профессор Кошкин напомнил: у любого языка есть функция — быть языком образования. Но в Латвии это связано с определенными чертами и направлением языковой политики. Комментируя опасения многих русских родителей о том, что их детям предстоит не учить латышский, а учиться на латышском, лингвист отметил, что если выпускникам предстоит учиться в латвийском вузе на латышском языке, они должны быть в состоянии и поступить, и обучаться.

«Есть один фактор в этой реформе, очень затянувшейся. Много обо всем этом говорили, но больше звучало требований, этаких драконовских. А должна быть помощь в осуществлении реформы, в том, чтобы реально к концу школы эти ученики могли общаться на латышском языке. Вот здесь, с моей точки зрения (я не специалист в области образования и тем более не занимаюсь проблемами средней школы!), должно быть не только декларативное требование и санкции, но прежде всего именно продуманная разная помощь от государства в реальном осуществлении реформы. Ее цель — знание латышского языка теми, для кого он не является родным».

В январе 2018 года в Сейм были переданы более 14 тысяч подписей, собранных под петицией за сохранение двуязычного образования в латвийских школах, опубликованной на портале народных общественных инициатив Manabalss.lv. С иском в Конституционный суд обратилась партия «Согласие», которая требует признать языковые поправки к закону об образовании дискриминационными. Но 23 апреля 2019 года суд признал поправки не противоречащими основному закону Латвийской Республики.

Планы перевода преподавания в билингвальных школах преимущественно на госязык вызвали возражения, в том числе у ОБСЕ. Верховный комиссар ОБСЕ по делам нацменьшинств Ламберто Заньер в ходе своего официального визита в Латвию заявил, что латвийскому государству следует учитывать и мнение меньшинств, реформируя школы, а первоочередное внимание уделять интеграции. По его словам, «реформу образования следует проводить таким образом, чтобы она «носила консультативный и инклюзивный характер и учитывала мнение всех групп, включая представителей самих меньшинств».

Кроме того, осенью 2018 года Совет Европы также высказал критику в адрес Латвии из-за ряда внедряемых или уже внедренных государством политических инициатив, в том числе направленных на продвижение латышского языка в сфере образования, масс-медиа и общественном секторе. Они, по мнению СЕ, ограничивают права лиц, принадлежащих к нацменьшинствам, и обостряют чувство исключенности из общественных процессов.