Крах коммунизма означал, что никакого великолепного будущего, к которому все неуклонно стремятся, больше нет. Запад внезапно лишился образов светлого завтра, поняв, что это лишь мираж.

Судьба коммунизма была причудливой. В течение практически половины своей земной жизни он был мертвой изнутри системой, но одновременно, как утверждали его сторонники, он так на самом деле и не родился: его строили, но строительство не довели до конца. В «Манифесте Коммунистической партии» Карл Маркс назвал его бродящим по Европе призраком. Именно призраком (в теории прекрасным, а на практике ужасным) он и остался до конца своих дней.

Сегодня сложно понять, в чем состоит притягательная сила этой идеологии, хотя она смогла увлечь самые блестящие умы. Ее обаяние состояло не в том, что Марксу удалось метко описать индустриальное общество середины XIX века, а в том, что она обещала каждому поверившему в коммунистическую «благую весть» бесценную возможность, придающую бесконечный смысл конечной человеческой жизни: участие в священной войне и окончательную победу сил света над силами тьмы.

Вездесущая война

Как ни странно, ключом к пониманию марксистской системы может оказаться именно слово «война», ведь, как говорит марксизм, в общественных отношениях испокон веков безраздельно правило насилие. Маркс считает любые иерархии, которые представляются нам естественными и извечными, искусственными: это ложь, при помощи которой немногочисленные «сильные» контролируют многочисленных «слабых».

Именно поэтому автор «Капитала» отнюдь не давал капитализму однозначно негативную оценку. Эта система была, конечно, негуманной и жестокой, но одновременно она выступала необходимым этапом на пути саморазвития человечества. Сводя общественные отношения к одной только экономической плоскости, она невольно обнажала существующие формы эксплуатации. То, что раньше тщательно скрывалось, стало зримым. Религия, право, мораль оказались лишь разными обличьями «опиума для народа», инструментами, использующимися в борьбе за власть. Признавая власть денег, капитализм демонстрирует истинное положение дела, становится ясно, что всем управляет класс собственников, который (и это самое важное) не имеет никакого права на эту власть. В конфликте всех со всеми, которым охвачено общество, они просто действуют более ловко и беспощадно, чем все другие силы.

Война оказывается таким образом неявным принципом функционирования действительности, она встроена в саму структуру нашего бытия, а это бытие, по мнению Маркса, определяет сознание. Война классов, которую он с таким пафосом описывает, — это в конечном счете война за человека, а тот выступает ее основным (и единственным истинным) фронтом. Здесь мы подходим к фигуре пролетария.

Кто он? В мире, где мерило всего — имущество, это индивидуум, который ничем не владеет, человек-ноль, ставший вещью, товаром, имеющим свою цену. Его естественной средой можно назвать завод, где каждый элемент заменяем, в котором люди и предметы не отличаются друг от друга, ведь они служат для производства чего-то, с чем они никак не связаны. Завод — это место абсолютного отчуждения. Там не существуют и не могут существовать никакие подлинные межчеловеческие отношения, а люди, которые там оказались, ничем не напоминают людей. Они подвергаются эксплуатации, а сами не имеют ничего: ни материальных благ, ни прав, ни морали, ни религии (в них, по Марксу, можно верить только обманывая самого себя). Спущенные с цепи силы рынка расшатывают фундамент всех остальных систем.

Что могут сделать люди, лишившиеся всего? Они должны, говорит Маркс, заметить друг друга. Каждый пролетарий может увидеть в стоящем у конвейера соседе свое отражение, еще одного человека-ноля. А когда все пролетарии всех стран увидят друг друга в череде зеркал, они сформируют новую общность, станут коммунистами. Именно этот избранный народ произведет исторический переворот, преодолеет логику всеобщей войны, в которой каждый вынужден бороться за выживание, и совершит рывок в «царство свободы», где каждый сможет быть собой. В этом счастливом мире не будет никакой эксплуатации, поскольку не будет частной собственности.

Утопия становится реальностью

Какими были практические результаты внедрения в жизнь описанного выше плана, напоминать излишне. По некоторым оценкам, коммунизм в XX веке унес более 100 миллионов человеческих жизней. Как он выглядел в реальности, лучше всего рассказывают литературные шедевры о жизни советских лагерей, вышедшие из-под пера Шаламова, Солженицына, Гроссмана.

Следует также обратить внимание на одну немаловажную деталь, которая может легко ускользнуть от внимания на фоне ужасающих данных о количестве жертв: вопреки тому, что писал Маркс, пролетария из абстрактной фигуры в человека из плоти и крови превратил на самом деле не капитализм, а как раз коммунизм. Пролетарий явился в образе огосударствленного человека, полностью подчиненного одному владельцу, единственной, подмявшей под себя всю экономическую, общественную и политическую систему «фирме». Именно он, обитатель утопического коммунистического мира, в отличие от своего капиталистического первообраза полностью подчинен государству: монополисту, который контролирует не только материальные блага, но также язык, оборот информации, ценности и так далее. История, в мощь и логику которой так искренне верил Маркс, сыграла с ним злую шутку. Когда утопия становится реальностью, индивидуум исчезает. Пролетарий — это фигура, выдернутая из действительности, лишенная мира, существующая в параллельном измерении. Именно это и означает слово «утопия»: несуществующее, недоступное простым смертным место.

Такой нереальной страной была, например, Польская Народная Республика: государство с фиктивной работой и фиктивной зарплатой, с воображаемыми пятилетними планами и их воображаемым претворением в жизнь, лгавшее о прогрессе и вредящих социалистической родине врагах, которые (разумеется, до поры до времени) не позволяют довести дело революции до счастливого завершения. Это был мир, в котором слова не соответствовали вещам, а вещи словам.

Верил ли кто-то в его обещания? Некоторые, действительно, верили в них до самого конца, до 1989 года. Наверняка найдутся и те, кто верит в них до сих пор. Тем не менее переломным моментом, значение которого сложно переоценить, стал 1956 год. Именно тогда на XX съезде КПСС первый секретарь ЦК компартии Никита Хрущев заговорил об «ошибках культа личности» и сталинском терроре. Если вера в коммунизм пережила момент «смерти бога», то именно тогда. Это был перелом, после которого доктрина марксизма-ленинизма уже не вернула себе прежнюю привилегированную позицию величайшей дочери просвещения и совершеннейшего воплощения прогрессивных идей.

Почему так произошло? На язык просится разумное объяснение: коммунизм показал свое бесчеловечное лицо. Представляется, однако, что ближе к правде может быть обратное утверждение: в 1956 году коммунизм стал чем-то очень человечным, то есть шатким, ненадежным. Пока он требовал полной самоотдачи, а его лидеры, стремясь к заданной идеологией цели, без колебаний шли на преступления, его окружал мрачный ореол святости. Он был богом убийства, но все-таки оставался богом. Между тем доклад Хрущева спустил его на землю. Цель уже не оправдывала использования абсолютно безжалостных средств, святость исчезла. Коммунизм перестал быть единственной и абсолютной ценностью. Дело не в том, что интеллектуальные попутчики пережили некое моральное прозрение, а в том, что коммунистическое заклятие перестало на них действовать.

Трухлявый молох

После 1956 года мировой коммунизм оказался в парадоксальной ситуации. Формально коммунистическая идеология господствовала почти на половине земного шара, но в реальности даже лидеры компартий в отдельных странах советского блока уже перестали верить в послание Маркса, Ленина и Сталина. Коммунизм лишился своего мессианского духа, осталась лишь имперская форма.

Иначе выглядела ситуация по восточную сторону железного занавеса. Там интеллектуалы разных мастей, пострадавшие от преследований со стороны коммунистической тирании, не поверили в постмодернистские небылицы о лишенной жесткого стержня действительности. Они испытали на своей шкуре реальность таких архаичных понятий, как «добро» и «зло». Левые сблизились с Церковью. Отчасти этот шаг был продиктован тактическими соображениями, а отчасти проистекал из убеждения, что коммунизм был светским аналогом христианства. В марксистской теологии истории пролетариат выступал избранным народом; эксплуатация, с которой столкнулся этот класс, — крестным путем, а рывок в царство свободы — вожделенным моментом преображения мира. Раз суррогат не оправдал ожиданий, пора была обратиться к оригиналу.

Прогнивший изнутри молох рухнул только через три десятилетия. Колосс был настолько огромен, что обрушение его гигантского тела казалось многим чем-то невозможным. Когда его конец стал фактом, не все смогли в него поверить. Действительно, с определенной перспективы события 1989 года кажутся историческим чудом. С другой точки зрения можно, однако, заметить в них нечто совершенно противоположное: самую грандиозную во всей истории насмешку над теми, кто питал иллюзии, будто человек способен полностью контролировать свою судьбу: приведя коммунизм к краху, история аннулировала сама себя. Ее собственные вердикты окончательно дискредитируют любые формы историзма.

Сегодня сложно говорить о том (хотя такие усилия предпринимают прогрессивные демократы), что история движется по пути прогресса, или, если этот прогресс все же имеет место, что он являет собой результат деятельности людей (то есть деятельности, направление которой не закреплено никакими железными правилами). Уже нет никакого восхитительного будущего, к которому все движется. Запад, смело смотревший вперед по меньшей мере со времен французской революции, внезапно лишился своих образов светлого будущего, поняв, что все они, как и коммунизм, лишь иллюзии.

Коммунистическое наваждение — это, однако, нечто большее, чем просто иллюзия, ведь коммунизм говорит о человеке одну важную вещь. Он демонстрирует ту часть его природы, которую невозможно заглушить или проигнорировать, что-то, о чем невозможно забыть, отвергая (впрочем, совершенно справедливо) прометейские миражи современности. Что же это такое? Неутолимое желание обрести смысл или, говоря языком религии, спасение. Забывая об этом факторе, мы неизбежно опишем человеческую природу неверно, то есть дадим неполный ее образ, и здесь неважно, верим ли мы в бога сами. Возможно, в конечном счете вывод из долгой предсмертной агонии коммунизма следует такой: чтобы произвести настоящую революцию и радикально изменить мир, нужен бог. Все остальные пути может подсказывать лишь тот, кто ведет с ним извечную борьбу и постоянно старается ему подражать.