Блокады Ленинграда немецким вермахтом, во время которой погибло от 1 до 1,2 миллионов гражданских лиц, была одним из самых ужасных преступлений времен Второй мировой войны. Мало кому известно, что ненависть Сталина к этому городу способствовала осуществлению планов Гитлера по его уничтожению. Два страшных диктатора сыграли эту трагическую фугу в четыре руки.

К самым невыносимым сценам мирового кинематографа относятся несколько секунд из фильма «Выбор Софи», когда главная героиня сама должна решить, кого она отправит на смерть — сына или дочь. Я смогла выдержать эту сцену всего один-единственный раз. Когда же я смотрела фильм во второй раз, то во время этой сцены выключила изображение и звук. Тот, кто хочет представить себе ленинградскую блокаду, должен знать: зимой 1941-42 года многим матерям в Ленинграде пришлось выбирать, кому из своих детей они должны дать поесть, а кому нет.

В наших семьях воспоминания о блокаде передаются из поколения в поколение. Эти воспоминания — неутихающая боль и коллективная травма в сознании ленинградцев. У каждой семьи — своя собственная трагическая история и список тех, кто погиб во время блокады.

Голод в сочетании с холодом

Третьего июля 1941 моей матери исполнилось десять лет. Ее мать работала на обувной фабрике, а бабушка — в отделении скорой помощи в Коняшинской больнице. В августе 1942 года, после того как они пережили время, которое ленинградцы до сих пор называют «смертельным», их эвакуировали на Урал. Они остались живы только по одной причине: прежде чем уйти на фронт мой дед купил машину дров и заколотил окна досками. А еще раньше в мае 1941 года он разобрал большую печь и сложил новую, маленькую. Чтобы протопить её, достаточно было двух-трех поленьев.

Поэтому в ту зиму моя семья страдала только от голода. Ленинградцы знают: сочетание голода и холода означало верную смерть. Но для меня, родившейся после войны, это означает, что мой дед, погибший 27 января 1944 года (в день, когда была окончательно снята блокада), не верил официальной пропаганде. Она утверждала, что война долго не продлится, что самое позднее осенью фашистские войска будут отброшены назад.

Мое детство прошло под знаком молчания. Сегодня я знаю, что память моей семьи о блокаде находилась за двумя замками — снаружи и изнутри. Изнутри, потому что блокада — это боль, рассказывать о которой трудно и страшно. Снаружи, потому что все время был страх «сказать лишнее». Еще во время войны тема блокады попала под цензуру — советское государство делало всё, чтобы скрыть правду.

По этой причине власти уничтожили музей, которому жители Ленинграда доверили дневники и личные вещи времен блокады в надежде, что так воспоминания об их страданиях не будут забыты. Представители старших поколений еще помнят костер во дворе разоренного музея, в котором сжигали эти дневники и личные вещи. Под запретом находилось и действительное число жертв среди гражданского населения. Его раскрыли лишь после перестройки: от 1 до 1,2 миллионов человек.

Разговоры шепотом

Это число невозможно себе представить. Но можно посмотреть на лица людей. В нашем семейном архиве есть фотография из довоенного времени: моя — в то время десятилетняя — мать и ее подружки, с которыми она играла во дворе. На снимке девять девочек. Шестеро из них умерли во время блокады. Трое выжили. Из мальчиков с их двора, которых одного за другим призывали в армию и отправляли на фронт, не вернулся ни один.

Молчание моей матери и бабушки, однако, не означает, что я ребенком ничего не знала о блокаде. Они не могли избавиться от воспоминаний. Когда они говорили о том времени, их голоса менялись. Они становились робкими, как будто мать и бабушка стыдились своих страданий. Они говорили друг с другом украдкой, шепотом. И только иногда случайно проговаривались.

Моя мать, например, говорила: «В нашей семье мальчики в живых не остались». Мне было тогда четыре года, и я гадала: какие мальчики, и почему они не остались в живых? Или моя бабушка рассказывала о «мягких частях», говорила, например: «Когда утром придешь в больницу, они еще целые, а когда уходишь вечером домой, то все мягкие части оказываются вырезанными» (о каннибализме во время блокады я узнала еще до того, как бабушка мне позже об этом рассказала).

Все существенное о блокаде я узнала более или менее случайно. Я не имею в виду информацию, полученную из книг или дневников. Их я тоже прочитала во множестве. Но что точно означает блокада, я поняла, когда мне было приблизительно пять лет. С тех пор я больше не доверяю официальным легендам. Я до сегодняшнего дня убеждена, что моя мать и моя бабушка своими рассказанными шепотом историями снабдили меня особым блокадным камертоном, с его помощью я теперь без труда могу отличить правду ото лжи.

Блокадная память моего поколения — медленный и долгий процесс переосмысления, приводящий постепенно к выводу, что в трагедии ленинградской блокады виноваты Гитлер и Сталин. Оба самых страшных диктатора XX-го века сыграли эту трагическую фугу в четыре руки. Партия Гитлера ясна: чтобы предотвратить неизбежные потери в живой силы и технике во время боев в большом городе, он принял «научно обоснованное» решение уморить жителей Ленинграда голодом и холодом — всех, включая стариков и детей.

Ленинград как объект ненависти

Для Сталина Ленинград был — и это совершенно очевидно — объектом ненависти. Её причина заключалась с моей точки зрения в самосознании ленинградцев, в их способности самостоятельно мыслить — и то, и другое было необходимо уничтожить всеми средствами для усиления божественной власти Сталина. Уничтожить раз и навсегда. Ничем другим нельзя объяснить тот факт, что во время блокады целые поезда с военными грузами уходили из ленинградских заводов на «большую землю» (как называли тогда неоккупированную часть Советского Союза), в то время как Сталин и его подручные не организовали даже минимальное, не говоря уже о регулярном, снабжении города продовольствием. Когда эти поезда возвращались с «большой земли», то были загружены сырьем (тысячами тонн стали необходимых марок), запчастями и инструментами. По оценкам историков для этих целей использовали как минимум сто грузовых поездов. Я не историк, но думаю, что даже малого количество этих поездов хватило бы, чтобы спасти десятки, а может быть и сотни тысяч человеческих жизней.

Сегодня, семьдесят пять лет спустя, архивы открыты (хотя и далеко не все!), и в отношении блокады больше вопросов, чем ответов. Но я уверена, что рано или поздно правда пробьет себе дорогу. Общая правда — так же, как и личная правда каждой отдельной ленинградской семьи.

Мой скромный вклад в общую блокадную память — это роман «Город, написанный по памяти». В его основу положены рассказы моей матери (я записала их около двух лет тому назад на пленку, понимая, что скоро может быть слишком поздно), семейные фотографии, рассказы бабушки и печальные истории, пережитые мной самой.

Представьте себе такую сцену: раздается звонок. Вы открываете дверь и видите старого мужчину. Рядом с ним женщина средних лет. Старик стоит, опираясь на ее руку, и молчит. Говорит женщина. Извините, пожалуйста. Мы приехали издалека, мой отец ребенком жил тут во время блокады. В сорок четвертом году они уехали и больше сюда не возвращались. Он уже давно хотел приехать, но как-то не получалось. Вы же знаете, как бывает, то денег нет, то времени… Она замолкает, чтобы дать вам время понять, смущенно отойти в сторону, сдерживая слезы и радуясь, что вам ничего не стоит выполнить просьбу старика и дать ему возможность получить то, о чем он мечтал всю жизнь. Он входит и идет, уже не опираясь на руку женщины, из комнаты в комнату. Вы следуете за ним. Извините, тут все теперь по-другому, бормочете вы, ремонт, двери, окна… Нет, говорит он, и его пальцы дрожат, когда он прикладывает ладонь к стене, все именно так, как и было. Теперь я могу умереть.

Позорный способ почтить память

Моя блокадная память — это прочитать у Зебальда* о ковровых бомбардировках Кельна и при этом подумать: они тоже прошли через ад.

Тема блокады и сегодня раскалывает российское общество. До сих пор, несмотря на то, что прошло несколько десятилетий, продолжаются споры о «блокадной правде». Когда телеканал «Дождь» поставил вопрос, не было ли более разумным сдать Ленинград и тем самым избавить население от ужасов блокады, им чуть не пришлось закрыть предприятие. За подобный вопрос, тем более заданный в общественном пространстве, можно получить обвинение в «фальсификации истории» или «экстремизме». В то же самое время власти использует этот вопрос при любом случае для дискредитации своих политических противников. Так исполняющий обязанности губернатора Петербурга обвинил одного из депутатов от оппозиции в том, что тот якобы сказал: нужно было сдать Ленинград. Когда же этот депутат решил защитить свою честь и достоинство и подал жалобу в суд, то его жалобу отклонили.

Не нужно быть особо проницательным, чтобы понять, что дело заключается совсем не в этом вопросе. Речь идет о том, что нынешние правители, наследники советской идеологии, при любом упоминании о блокаде, выходящем за рамки официального дискурса (включая и действительную роль Сталина), впадают в слепую ярость. Их блокадная память — это не страдания умирающих от голода ленинградских детей, а величественные памятники и помпезные торжества, в ходе которых воспевается героизм ленинградцев, защитивших свой город от нацистских орд. Муки и страдания в сегодняшней милитаристской риторике упоминаются в лучшем случае вскользь.

Я нахожу достойным сожаления, что блокада — в отличие от Холокоста и сталинского Гулага — в европейском сознании остается маргинальной темой. При этом она — зеркало, в которое смотрится нынешняя Россия. Если как следует вглядеться в это зеркало, можно многое понять.

Елена Семёновна Чижова (1957) — русская писательница, переводчик и эссеист, экономист, лауреат Букеровской премии 2009 года

* Винфрид Георг Максимилиан Зебальд (1944 — 2001) — немецкий поэт, прозаик, эссе-ист, историк литературы, писал на немецком и английском языках