Внушительный живот Виталия нависает над ремнем. Он говорит мне что-то по-русски, я ничего не понимаю, поэтому в ответ призываю на помощь весь свой словарный запас: «Можно мне — пожалуйста — номер — на ночь?». Виталий вздыхает всем телом. Он оглядывается на гостиницу, где работает администратором: она устремляется в небо, словно ракета, а мы будто стоим на стартовой площадке. За спиной плещется озеро Севан, волны накатывают на прибрежную гальку. Это, если можно так выразиться, армянская ривьера. Ну или, во всяком случае, бывшая.

Будущее в прошлом

Когда-то по приглашению союза писателей Армянской ССР сюда съезжались на отдых ведущие писатели страны. Гостиницу так и называют — Дом писателей.

Бывали здесь и иностранцы — например, Симона де Бовуар (Simone de Beauvoir) и Жан-Поль Сартр (Jean-Paul Sartre). «Бездонная синева озера» и «розоватый хаос пустыни» произвели на них огромное впечатление. Как и сама гостиница, чьи элегантные контуры и белые стены высятся над крошечным островком. Это памятник авангардистским фантазиям XX века, икона хрущевского модернизма, символ космической эры, привет вселенной, где Гагарин только что облетел Землю за 108 минут.

«Мы первые! Наш человек в космосе!» — кричали советские люди в 1961 году. Год спустя к гостинице пристроили ресторан — космический корабль, который сейчас витает над моей головой и лысым черепом Виталия. Эту красоту строили с прицелом на будущее, для людей, которые покорят земной мир и космическое пространство.

Пространство и время

Виталий достает из шкафчика два ключа и подзывает помощницу. Его грузное тело не испытывает никакого желания карабкаться вверх по лестнице. В так называемый номер люкс меня отводит уборщица.

Краска облетает со стен крупными хлопьями, оконные рамы в щелях, в нос ударяет запах плесени и пыльных ковров. По стенам идут трещины. Вид на озеро закрывают разросшиеся сосны.

Может, другой номер? Мы лезем по винтовой лестнице на верхний этаж взглянуть на номер 8, рангом пониже. Комната оформлена в оттенках оранжевого и коричневого. На тумбочке лежит старенький планшет. По обоям ползет кавалькада муравьев — они топают к форточке и исчезают на улице. Открываю кран: вода еще течет, пусть и слабой струйкой.

«Окей?» — спрашивает женщина с ключами. Ответить утвердительно не поворачивается язык, номер в плачевном состоянии. Но из-за синтетических штор виднеются горы и море — «черно-синее и цвета ржавчины», как написал побывавший здесь Василий Гроссман. Поэтому я соглашаюсь и выкладываю свои 15 тысяч драм — не за сам номер, а лишь за то, чтобы побывать в СССР.

Советские люди

Дверь за мной захлопывается. Я достаю из чемодана «Конец красного человека» (в оригинале: «Время секонд-хэнд») Светланы Алексиевич, лауреата Нобелевской премии из Белоруссии. Отправляюсь с книжкой на балкон, где бетон крошится целыми кусками. Оттуда кажется, что до земли далеко. Там, на дне бездны, стоит пожилая дама, крашеная блондинка в платье с цветами. Из-под широкополой шляпы с голубым бантом торчат убранные в пучок волосы. Красные ногти на ногах видно даже с высоты. На высоких каблуках она спускается по лестнице к кромке воды, на плече сумочка. Как будто там все еще пляж, а не парковка с грудой ржавых зонтиков. Будто гостиница — все еще гордость Сталина.

Похоже, она даже не замечает разруху вокруг. Здесь вообще все ведут себя так, будто ее нет. Виталий за стойкой смотрит телевизор. На веранде жарятся загорелые тела в плавках и бикини. Девочка надувает пляжный мяч. На соседнем рынке продаются звезды и медали — символы и награды страны, где деньги были чуть ли не запрещены или, во всяком случае, презираемы.

Но для отдыхающих жизнь как будто течет по-старому. Считают ли они себя такими же постояльцами, как те, что красуются на старых фотографиях за стойкой регистрации? Когда краска еще не облезла, бетон не раскрошился, а окна не рассохлись? Это что, те самые советские люди, о которых я читаю в книге Алексиевич? Те, что хотят вернуться в прошлое?

«Моя память… Я ее никому не отдам — ни коммунистам, ни демократам, ни брокерам. Она — моя! Только моя! Я без всего могу обойтись: мне не надо много денег, дорогой еды и модной одежды… шикарной машины… Мы на своих „Жигулях" объехали весь Союз: я увидела Карелию… озеро Севан… и Памир. Это все была моя Родина. Моя Родина — СССР. Я без многого могу прожить. Не могу только без того, что было».

Ворота в другую эпоху

Гостиница разваливается, как развалился построивший ее режим. Распад СССР в 1991 году принес свободу, но, как пишет Алексиевич, «свобода нашему человеку — как мартышке очки. Никто не знает, что с ней делать».

Со свободой пришел и крах бывшей жизни: легендарные здания по всему бывшему СССР превратились в руины. В Армении я постоянно проезжаю мимо советских бассейнов, стадионов, гостиниц и административных зданий — все они рассыпаются на куски. Это потрясающие здания, от них веет грандиозными планами. Спасти эту часть истории от разрухи экономика не в силах. Возможно, не хватает воли. Развалины стоят как память о былом, как ворота в другую эпоху.

Что бы сказали некогда отдыхавшие здесь писатели, окажись они здесь этим летним вечером? Быть может, вообще ничего. Быть писателем при советском режиме было непросто. Многих из тех, кто отдыхал в «доме писателей», сослали в трудовые лагеря в Сибири. Некоторые так и не вернулись. Других лишили гражданских прав, а книги их запретили.

Двоих архитекторов, строивших гостиницу, арестовали вскоре после того, как в 1937 году в новенькое с иголочки здание вселились первые постояльцы. Они провели в лагерях под Норильском 15 лет, а «реабилитировали» их лишь после смерти Сталина. В стране, которая первой полетела в космос, было немало черных дыр.

Тогда и сейчас

Наступила ночь. Этажи ступеньками карабкаются по склону горы, космический корабль сияет в темноте. На балконах сохнут купальники. Когда-то так же сушила свой Симона де Бовуар. Кто знает, может, она жила как раз в моем номере?

Из-за стены раздается голос, женщина кого-то зовет. Я выхожу на балкон. Мы как птицы на жердочке: стоим так близко, что можем дотронуться друг до друга. Женщина говорит что-то по-русски. Что-то про полотенце, это единственное слово, что мне удается разобрать. Я поднимаю ладони к ночному небу, развожу руками и отвечаю по-русски: «Я не знаю».

По глазам видно: она пьяна. Через какое-то время я просыпаюсь: низкий мужской голос что-то рассказывает, а она в ответ хохочет. Быть может, какая-то история о «красных людях».

Я снова засыпаю под грохот далекого стерео. Просыпаюсь засветло. Еще рано, но я встаю, завожу взятую в аренду машину и уезжаю обратно в 2018-й.