Для среднего потребителя российской телепропаганды слово «мультикультурализм» стало синонимом слабости европейцев, неспособных защитить свои ценности и образ жизни от чуждых им народов, заполонивших Европу. Под влиянием нынешнего российского «новояза» телезритель ставит это слово в один семантический ряд с такими «ужасными» понятиями, как «гомосексуализм», «толерантность» и «ювенальная юстиция». Все эти понятия считаются предвестниками окончательного упадка старушки Европы, которая уже давно движется к своему печальному концу. В отличие, разумеется, от России, где «мультикультурализма» нет.

Но зато тут есть «дружба народов», привычные для русского уха слова из советских времен. Как многие идеологические мифы, и это понятие, согласно оруэлловским принципам, имеет лицевую и обратную стороны. Обратная сторона подразумевает наличие бдительного ока «Большого Брата», диктующего «малым братьям и сестрам» свое представление о крепкой «дружбе».

Центр и окраины

Основной принцип этого «диктата» Советский Союз получил в наследство от царской России: центральная власть должна была строго следить за тем, чтобы население «национальных окраин», присоединенных в свое время к государственному телу империи, оставалось на своей территории и не устремлялось в массовом порядке в исконно русские города. В советское время эта проблема решалась пропиской, то есть обязательной регистрацией в полиции и получением разрешения на проживание — одним из институтов, унаследованных от крепостного права. Правда, получить прописку в Москве или Ленинграде (то есть обрести «право на жительство» в столичных городах) было крайне трудно не только для представителей национальных меньшинств, но и для всех простых русских.

Как важная составная часть советской идеологии «дружба народов» была надежной опорой «вертикали власти», она гарантировала «нерушимое единство» национальных окраин и федерального центра. Роли в этом неблаговидном спектакле распределялись из Москвы: Первый секретарь местной компартии был всегда представителем «титульной нации», то есть нации, название которой указывалось в наименовании административной единицы (в Киргизии — киргиз, в Узбекистане — узбек, в Таджикистане — таджик). Но Вторым секретарем был всегда «местный Большой Брат», то есть русский.

Другим важным механизмом регулирования нежелательной миграции был русский язык. Тут Москва проводила политику «кнута и пряника». «Кнутом» была последовательная русификация жизни и культуры (вплоть до запрета писать стихи и прозу на родном языке — такие случаи были). «Пряником» было создание «советского пантеона» из идеологически выдержанных «национальных авторов», произведения которых издавались на русском языке миллионными тиражами и немедленно переводились практически на все «титульные языки».

Неудивительно, что русские, несмотря на громогласно заявленный постулат «все советские народы равны между собой», всегда чувствовали себе «равнее» узбеков, таджиков, казахов и так далее.

Миф о дружбе народов

Отзвук этих глубоко укоренившихся иллюзий ощущается и сегодня, и, что меня удивляет особенно, в том числе и в среде русских эмигрантов, новых европейцев. Не раз я своими ушами слышала недоуменный вопрос: «Почему европейцы принимают у себя столько беженцев?» Также часто на мой контрвопрос «А почему они приняли вас?» я могла прочитать в их глазах немой ответ: «Но мы же не чужеродные, мы — белые».

Удивительно нечто другое. Несмотря на свои идеологические недостатки, в советском мифе о «дружбе народов» безусловно было и кое-что хорошее. С моей точки зрения, потому, что (в отличие от национал-социализма) советские «кнуты и пряники» были упакованы не в «национальную», а в «советскую» обертку, что в повседневном, не отягощенном рефлексиями сознании воспринималось как настоящая дружба народов.

Абсолютное большинство выросших в СССР людей до сегодняшнего дня убеждено, что в советское время конфликтов на национальной почве не было и быть не могло, и что советские люди независимо от их национальности и сегодня жили бы в мире и согласии, «если бы Ельцин не развалил СССР». Даже сейчас, когда между Россией и Украиной идет кровопролитная война и число погибших украинцев исчисляется тысячами (потери российской стороны тщательно замалчиваются), большинство русских из чувства ностальгии по советскому времени искренне верит, «что украинцы и мы, несмотря ни на что, —  братья, и что дружбу между нашими народами ничем поколебать нельзя».

Кстати о ностальгии. Есть множество рассказов о том, что Баку (или Одесса, или Ташкент) были действительно интернациональными городами, где «дети разных народов» искренне уважали друг друга, почти как близкие родственники. С одной стороны, это правда, в свое время я много ездила по стране и видела все это своими глазами. Но с другой стороны, это не вся правда. Ведь иначе нельзя объяснить тот националистический угар (доходивший до кровопролития), охвативший бывшие советские республики после распада СССР.

Также сложно объяснить тот страх и презрение, с которым русские встречают сегодня своих «бывших братьев» — современных гастарбайтеров, которые приезжают в Россию на заработки и выполняют за «изнеженных новой жизнью русских» самую грязную и тяжелую работу.

Люди второго сорта

В больших русских городах к мужчинам и женщинам «неславянской внешности» относятся как к людям второго сорта. Полиция останавливает их (прямо посреди улицы, как правило, у входа в метро) под предлогом проверки документов, но на самом деле для неприкрытого шантажа: если не заплатишь, у тебя будут неприятности вплоть до высылки и депортации. Подобные сцены можно наблюдать каждый день. Я это тоже видела и отводила глаза в сторону. До того дня, пока сама непосредственно не столкнулась с этим явлением во время ремонта своей квартиры.

Строителями были таджики — трудолюбивые, симпатичные люди. Мы быстро подружились, пили вместе чай, говорили о петербургских традициях, о таджикском языке (они рассказывали, насколько труден таджикский язык, и приводили примеры) и о жизни вообще. Когда они узнали, что я писательница, то стали спрашивать, какие книги лучше читать, чтобы побыстрее освоить русский язык. Но однажды им срочно понадобилась какая-то деталь — то ли водопроводный шланг, то ли смеситель, уже точно не помню. Рабочий, который должен был купить эту деталь, сказал, что будет ждать напарника, у которого есть машина. Я удивилась: «Зачем ждать? В городе везде пробки, на метро получится быстрее». Но когда увидела его улыбку и особенно выражение глаз, то слова застряли у меня в горле: он смотрел на меня как на абсолютно наивное существо, ничего не смыслящее в настоящей жизни. Этот взгляд я помню до сих пор.

Только не подумайте, что я действительно настолько наивна, что не имею понятия об «этнических мафиозных группировках» и обо всем том, что составляет обратную сторону жизни в сегодняшней России. Но в этой статье речь не о бандитах, связанных с армией и спецслужбами, и не о ситуации с религией, хотя отношения между православными и мусульманами безоблачными не назовешь. Тут речь об отношении «простых русских» к людям, говоря о которых, они используют настолько оскорбительные ругательства, что мне стыдно их повторять.

Патерналистское сознание

Конечно, причина этого кроется в пренебрежительном отношении к людям других национальностей и в иных фобиях. Но к этому прибавляются и имперские фантомные боли: мы к ним всей душой, а они нас предали, отгородились границами, как только представилась первая возможность. Но если взглянуть на обратную сторону проблемы, то нельзя отделаться от мысли, что действительная причина этой «обиды» кроется в патерналистском сознании русских. Они все еще чувствуют себя «детьми всемогущего государства» и поэтому нуждаются в ком-то, кто в этой семейной псевдоиерархии стоит ниже их, то есть в «малых братьях и сестрах», которые — при всей любви — должны знать свое место и уважать нас, больших.

Едва ли кто-нибудь думает о том, что рано или поздно нам придется от этого отвыкать. Вопрос только: как? Правильного ответа на этот вопрос нет. Ведь сегодня мы говорим на разных языках — в прямом и переносном смысле.

Как-то я ехала домой на такси, и молодой водитель, плохо говорящий по-русски (судя по акценту, скорее всего узбек), признался мне, что в Петербурге только два месяца и плохо знает город. Я сказала, что это не страшно, я, мол, знаю город хорошо, и мы разберемся. Взяв на себя роль навигатора, я стала указывать парню дорогу. Каждый раз он кивал головой, сворачивая то вправо, то влево. Было уже поздно, почти ночь. Когда мы проезжали мимо мечети, я сказала при виде подсвеченных минаретов, сиявших на фоне темного неба: «Посмотрите, как красиво!» Он повернулся ко мне и сказал: «Спасибо!»

За что?— спросила я себя удивленно в первый момент. Ведь это же моя мечеть. Я петербурженка в четвертом поколении, хожу мимо этих минаретов, сколько себя помню, они — неотъемлемая часть моего родного города, моих воспоминаний. Я почувствовала легкое раздражение: этот незнакомец своим неуместным «спасибо» пытается забрать у меня мою мечеть. Но тут я подумала: может быть, это и есть тот самый длинный и трудный путь, который мы все должны пройти, чтобы залечить старые и новые раны? И поняла, что мне все равно, как этот путь называется — «мультикультурализм», «толерантность» или как-то еще.

В ответ я улыбнулась водителю.

Елена Чижова — писательница, живет в Санкт-Петербурге.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.