Следы одной исторической личности в Сербии

Даже те, кому ничего не известно о российско-сербских отношениях, не могут не заметить, что на центральном месте в Белграде, прямо напротив канцелярии президента Сербии, стоит большой памятник последнему императору Российской империи Николаю II Романову. Если прохожий присмотрится к этому памятнику и увидит, что это подарок от Российской Федерации, то может подумать, что таким образом россияне попытались символически обозначить свое присутствие в Сербии и на Балканах. Поводом для этого могла послужить 100-летняя годовщина начала Первой мировой войны. Прохожий может подумать, что никакого другого значения этому памятнику придавать не стоит. Однако памятник царю Николаю появился в Белграде, где все еще нет монумента ни королю Петру I, ни королю Александру Карагеоргиевичу, хотя оба они — важные для сербского народа исторические личности, которые правили в тяжелые времена той же Первой мировой войны. Сербы еще не пришли к консенсусу по поводу памятника этим лидерам, а вот установка памятника императору прошла без всяких споров и возмущений, хотя протесты — обычное дело, когда речь идет об установке в столице нового памятника.

Царь Николай оставил в Белграде и Сербии след, который намного превосходит один подарок от Российской Федерации. Вообще Россия в этом отношении намного больше обязана Сербии и Королевству Югославии, ведь именно там хранили память о мужестве и благородстве последнего российского императора во времена, когда в СССР и в мире, казалось бы, о нем забыли навсегда, как и об империи, которой он правил. Эта память жила среди сербов и сохранилась, как у нас обычно сохраняются трагические и героические сказания, несмотря на исторические перипетии и беды, свалившиеся и на сербский, и на русский народ. Так, в Русском некрополе на Новом кладбище в Белграде стоит памятник «Русской славе», который в том числе посвящен «царю Николаю Второму и двум миллионам русских солдат, ставших жертвами Первой мировой войны». Этот монумент считается одним из первых, если не первым памятником, воздвигнутым в честь царя Николая в мире.

А вот посетители собора св. Александра Невского в Дорчоле могут увидеть там две таблички с посвящениями. На одной написано: «Петру Великому, королю-освободителю», — а на второй: «Николаю Второму, царю-мученику». Храм построен в 1929 году, и выходит, что сербы, назвав последнего Романова «царем-мучеником», еще до Второй мировой предвосхитили решение Русской православной церкви, которая канонизировала царскую семью как святых мучеников только в 1981 году (Русская православная церковь заграницей) и в 2000 году (Московский патриархат).

Возможно, самая интересная история, связанная со следами последнего русского царя в Сербии, — необычный случай с фреской царя в монастыре Жича. Это произошло в Церкви св. Саввы (построена она была в 1935 году под покровительством владыки Николая). После землетрясения в Кралеве в 2010 году упала одна из деревянных стен, за которой была обнаружена фреска Николая II, написанная известным русским иконописцем из белых эмигрантов — бароном Николаем Мейендорфом. После прихода к власти коммунистов монахини спрятали фреску, опасаясь, что из-за нее новые власти могут нанести ущерб церкви. Так фреска оставалась забытой до тех пор, пока ее не открыло землетрясение, после которого она немедленно превратилась в место паломничества как «первая икона св. царя Николая» и стала важной достопримечательностью для всех русских, приезжающих в Сербию.

Исторические факты и дополнения

Несомненно, нужно отличать Николая Второго Романова как историческую личность от «нашего царя Николая», память о котором хранится в сербском сознании и мифологии. Нашу национальную мифологию, точнее «мифоманию», часто критикуют, называя «камнем в ворота прогресса», «основой сербских иллюзий о мире» и «склонностью заменять правду мечтами и нереальными ожиданиями». Однако сербская склонность «закручивать истории» (пусть это ночной кошмар для историков) на самом деле является одной из важнейших и полезнейших черт сербского национального характера. Научная историография с ее специальной методологией, проверенными источниками и более или менее неоспоримыми фактами, конечно, является культурным императивом любого уважающего себя общества. Однако национальный эпос и устойчивые мифы с их мощью и охватом намного лучше с педагогической, этической и метафизической точек зрения. В этой связи сербские мифологические личности не только ярче, интереснее и символически чище, чем их серые и амбивалентные исторические прототипы, но и их роль в формировании национального сознания во много раз важнее и существеннее. Все это, разумеется, касается и образа царя Николая, каким он запечатлен в сербской национальной памяти, и каким его представляют в разного рода рассказах. Этот образ, как любой миф, несколько упрощен и схематичен, но в эстетическом, жанровом и даже нравственном отношении очаровательнее оригинала.

Однако это не означает, что память о последнем русском царе среди сербов не основана на исторических фактах. Существует два факта, особенно важных для понимания огромного расположения, которое сербский народ испытывает к трагически убитому русскому монарху. Оба эти факта связаны с историческими решениями, принятыми царем во время Первой мировой войны. Во-первых, Николай решил, что Россия вступит в войну непосредственно после того, как Австро-Венгрия объявила войну Сербии, и тем самым полностью перечеркнул австрийские военные планы. Россия заставила Вену немедленно отправить на восточный фронт практически половину своей армии, вооруженной до зубов и уже готовой вторгнуться в Сербию со стратегически наиболее удобного северного направления. Необходимость одержать стремительную победу и жестоко наказать сербов привела к двум хорошо известным поспешным вторжениям через Дрину, но сербские войска успешно отбили их, одержав убедительную победу при Цере и у Колумбары. Войска Австро-Венгрии пошли на преступление настоящего геноцида против населения Мачвы и Подринья во время этих двух неудачных вторжений. Но, одержав победу при Цере и у Колумбары, сербы все же выиграли для себя целый год на передышку от убийств и разорений. Если учесть оба эти факта, то без преувеличения можно сказать, что своим решением вступить в войну Николай спас Сербию от уничтожения. Стоит также вспомнить, что это решение — по мнению многих поспешное — о вступлении неготовой России в войну стоило Николаю и империи, и короны, и семьи, убитой на его глазах. Таким образом, эта история приобретает высокий трагический пафос и приближается к вершинам великих драм мировой литературы и ее самых блистательных персонажей, таких как Антигона и Гамлет. Здесь историческая правда о царе Николае максимально сближается с мифом о царе Николае. Дело в том, что российский монарх, вне всяких сомнений, принял решение о вступлении в войну из чисто нравственных соображений, чтобы прийти на помощь маленькому сербскому союзнику, которому грозило полное истребление.

Второй факт не оказал такого же большого влияния на судьбу России, но в сознании сербского народа значит ничуть не меньше, поскольку связан с одним из самых героических и самых трагических исторических моментов XX века. Речь об Албанской Голгофе сербской армии и народа. Хорошо известно, что голодную, обессилевшую и больную сербскую армию союзники не хотели эвакуировать с берегов Албании, боясь заразиться. Решение об эвакуации было принято только после того, как на нем настоял и в дело лично вмешался русский царь. Впоследствии эти факты трансформировались в сербской мифологии в историю об «ультиматуме», который царь Николай выдвинул союзникам и пригрозил вывести «и Россию, и Сербию из войны, если помощь сербской армии не будет оказана немедленно». И хотя документа с подобным содержанием никогда не существовало, он представляет собой вполне достоверное сосредоточение народных чувств, которые вызывают те судьбоносные события. Ведь если бы не участие русского царя, не было бы ни восстановления сил на Корфу, ни победы при Каймакчалане, ни прорыва Солунского фронта, ни освобождения всех сербских и южнославянских территорий. И если бы не Николай, на послевоенных переговорах к сербам относились бы как к объекту, а не как к субъекту международной политики.

Сразу после войны, которая вылилась в России в кровавую революцию и жестокую Гражданскую войну, и которая поставила Россию на грань самоуничтожения, сербский народ получил возможность отблагодарить своих союзников и добродетелей. Сербы приняли белогвардейцев в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, как никто другой в мире. Отчасти это объясняется традиционными братскими связями сербского и русского народа, но отчасти также связано с чувством ответственности за русский народ и Россию. Русские пострадали в Первую мировую войну так же, как сербы, и вступили в нее, потому что не хотели бросать сербов на произвол Австро-Венгрии. Известно, что культурный обмен, который произошел между сербской элитой и тысячами ученых, деятелей искусств, инженеров и интеллектуалов, бежавших из России в Югославию, во многом обусловил малый культурный ренессанс сербского народа, наступивший в межвоенный период. Кроме того, этот обмен помог закрепить память о трагически погибших Романовых в сербском национальном сознании и создать в русской национальной памяти культурную и сакральную модель на будущее.

Косовский миф и последний русский царь

Любовь и благодарность сербского народа царю Николаю и царской России связаны с его политическими решениями во время войны. А вот трагическая гибель царя и его семьи сыграли главную роль в том, что образ Николая из истории перекочевал в легенды. Жестокое ритуальное убийство царской семьи, в том числе четырех княжон и царевича Алексея (он и его сестра Анастасия были несовершеннолетними), — это сама по себе страшная сцена, которая заставляет забыть об исторических фактах и данных и граничит с жанром политического ужаса. Нет никаких сомнений в том, что смерть Романовых с полным правом можно назвать мученической. (Ведь разве может человек подвергнуться большему мучению, чем наблюдать, как на его глазах убивают всю его семью?) Также бесспорно то, что все они приняли смерть кротко, смиренно и непоколебимо исповедуя свою православную веру. Но в сознании сербского народа совсем другой аспект стал ключевым в восприятии этого преступления, а именно — утраченное государство.

Миф о потерянном государстве — стержень сербского национального существования со времен утраты самостоятельности в XV веке и вплоть до национального возрождения в веке XIX. Потеря царства — увертюра и кулиса для самой возвышенной сербской национальной легенды: Косовского мифа. Несмотря на циничные и насмешливые замечания оторвавшихся от народа элементов (многие из них уже «сменили народ» и превратились в хорватов, албанцев, боснийцев и даже «черногорцев»), которые называют Косовский миф «воспеванием величайшего сербского исторического поражения», история о битве на Косовском поле — это, прежде всего, высоконравственный сюжет, продолжающий традиции самых мощных и героических сюжетов древности. Это рассказ о борьбе за идеал: за свободу, правду, истину, которые сами по себе представляют большую награду, чем любые материальные блага, получаемые политической борьбой или войной. Выбор Лазаря бороться за Царство Небесное вместо того, чтобы ввязаться в грязную и кровавую междоусобную борьбу за восстановление уже утраченного сербского земного царства, — сюжет равный лучшим образцам мировой литературы. Лазарь сделал более чем правильный выбор: он положил голову на плаху и остался в памяти своего народа святым, хотя без труда мог получить свой кусок царства от турецкого султана. Лазарь мог затеряться в потоке истории, став еще одним сербским вельможей, который «сменил окраску», и чьи дети впоследствии стали потурченцами, чтобы сохранить свои аристократические привилегии, как сделали многие другие.

История о выборе Царства Небесного вместо царства земного в сербском сознании — совершенно естественна, и эта модель буквально автоматически была перенесена на последнего русского царя. Николай принял решение вступить в войну, не думая о своей короне и престоле, и даже не думая о благе своей (земной) империи. Он руководствовался, прежде всего, идеалом братства, союзничества и правды в ситуации, когда одна маленькая и дружественная страна стала жертвой насилия и лжи. Время показало, что своим рыцарским жестом Николай спас этот народ от угнетения и истребления, но за это потерял и корону, и империю, и все, что ему было дорого. Взамен он получил Царство Небесное и теперь, по прошествии ста лет после его смерти, иконы с его ликом и ликами его жены и детей множатся по всему миру. Они окружены почтением и молитвами миллионов православных верующих или просто людей доброй воли. В то же время гниют, тускнеют и рушатся забытые потомками гигантские памятники их убийцам, которые сами себя объявили апологетами и воинами царства земного и предпочли хлеб и пустое существование нравственности, чести и даже свободе (хотя как раз к ней они и взывали). По иронии судьбы они, борясь за «хлеб, который превыше чести», и «материальные блага, которые превыше идеалов», обрекли миллионы людей на голод, бедность и страдания. И только когда их народ снова вернулся к идеалам: свободе, достоинству и гуманности, — он смог поднять голову и воскреснуть.

Идея о нравственности в политике как отягощающее обстоятельство в русско-сербских отношениях

В мире сербский народ небезосновательно называют «цареубийцей». Многие века сербский народ вел борьбу и жил под гнетом самых разных империй, которые хотели подчинить его себе. Кроме того, наша культура вообще в основе своей крайне антиимпериалистическая, эгалитарная и солидарная со всякого рода борьбой за свободу, где бы она ни велась. Поэтому неудивительно, что «своими царями» сербы считают двух человек, которые в принципе не могли ими быть: царя Лазаря (он был князем) и царя Николая (он был царем России, а не Сербии). Царство обоих — царство небесное, и это единственное царство, которое в сербской традиции пользуется подлинным авторитетом. На самом деле и Лазарь, и Николай сделали то, чего никогда не смогли бы достичь политическими средствами, имевшимися у них в распоряжении. Они превратились в настоящих лидеров и иконы не только своего, но и других народов (и не только православных). Ведь смелость, честь и личное достоинство нравятся всем и восхищают всех, в ком не погибла собственная человечность.

При этом царь Лазарь и царь Николай являются не только мифологическими фигурами, вдохновляющими сербский народ. Они — образец того, как истинный государственник должен управлять своей страной как на внутренней арене, так и на внешней. Образ царя Лазаря заставляет сербов презирать собственных политиков с их извечной расчетливостью, мелким политиканством, алчностью и трусостью. Это касается не только их отношения к Косово: идеальный (идеализированный) правитель, такой как Карагеоргий, Негош или король Петр, никогда не унижает ни себя, ни свой народ. Он смело выступает против врага, «думая не о том, какая сила идет против него, а о том, какую святыню он защищает». Такой правитель всегда без остатка разделяет судьбу своего народа. Поэтому неудивительно, что современные политики никого не ненавидят так же, как царя Лазаря, и ничто не презирают так же, как его Небесную Сербию. Ведь в сербской национальной памяти они всегда останутся никем и ничем, песчинкой в историческом потоке, в котором задерживаются только легенды.

Точно так же и фигура царя Николая «обременяет» русско-сербские отношения. Даже если отстраниться от улучшенного и мифологического образа Николая, трудно ответить на вопрос, кого после него можно назвать подлинным другом сербского народа? Кто еще из иностранных правителей положил свою голову на плаху во имя сербского народа? (Кстати, сколько сербских правителей может этим «похвастаться»?) С одной стороны, образ царя Николая неразрывно связан с сербской любовью к России, в которой видят не военно-экономического гегемона и ядерную державу, а государство, которое в своей внешней политике придерживается принципа св. Александра Невского «Бог — не в силе, а в правде». И каждый раз, когда Россия делает некий жест, который сербы воспринимают как высоконравственный и принципиальный (вроде военной помощи Сирии или политической поддержки Сербии в вопросе Косово), популярность России среди сербов растет. А каждый раз, когда в политике России угадывается расчет, политиканство и холодный прагматизм реальной политики, сербы в России разочаровываются. Мол, «ведь царь Николай не строил расчетов». Парадоксально, но к России сербы предъявляют намного более высокие нравственные требования, чем к другим странам мира. Сербы не ожидают от США, Германии или Великобритании, что в каком-то вопросе мировой или балканской политики они поступят нравственно, поэтому и разочароваться в них сербы не могут. С другой стороны, от России, прежде всего, ожидают, что она пойдет по стопам царя Николая времен Первой мировой, и именно это, вне всяких сомнений, порождает у сербов большое разочарование в российских дипломатах и государственниках.

Общая культура памяти

Конечно, все взаимосвязано. У Сербии есть право ожидать, что Россия будет верна образу царя Николая и его замученной семьи только в той степени, в какой она сама готова быть верной образу царя Лазаря и косовских мучеников. Этим, разумеется, откровенно манипулируют, и главные «поборники» Сербии больше всех требует, чтобы Россия пожертвовала собой во имя Сербии так же, как сделала это сто лет назад. Хотя сами они ни за что не готовы пожертвовать и малой толикой своего комфорта, тем более во имя Сербии. Когда Россия вступила в Первую мировую войну, она не стала Большим братом на школьном дворе, за которым прячется задира, затеявший драку. Нет, Россия и Сербия в той войне были союзниками. Ни одна из них не вступила в войну по прихоти, и обе пострадали больше, чем можно было ожидать от одного народа или государства. Этот героизм и солидарность представляют собой самый главный залог братства двух государств, и если они не в состоянии повторить подвиг, то по крайней мере общими усилиями стоит сохранить память о тех, кто положил на алтарь свободы все, что у него было.

В этой общей культуре памяти русские могут предложить нам образ Николая как парадигму истинной дружбы и союзничества, а сербы русским могут предложить образ царя Лазаря, чтобы он постоянно напоминал им, что иногда стоит вступить даже в неравный и нерациональный бой. Тогда на следующий день будет кому насладиться материальными благами, такими как «вино и белая пшеница» (слова из Косовской клятвы — прим. перев.). Ведь «не хлебом единым жив человек», и не смерть — то худшее, что может постигнуть человека. Кто понимает это, и кто таким образом достигнет жизни вечной, тому и на земле будет воздвигнут «памятник нерукотворный». Поэтому жертва Романовых была не напрасной: их мученический подвиг превосходит любой политический успех, которого они могли добиться. И нет более благодарного почитателя памяти их жертвы, чем сербский народ, который сегодня живет и выживает благодаря ей, и который, несмотря на все перипетии последних ста лет, остался достоин этой жертвы.

В основу этого текста лег доклад «Император Николай II в мифотворческом сознании сербского народа», с которым Никола Танасич выступил 18 мая 2018 года в Екатеринбурге на Международном форуме, посвященном 150-летию со дня рождения царя Николая II. Форум стал одним из главных мероприятий в рамках празднования юбилея последнего русского царя в год, когда также отмечается 100-летняя годовщина убийства царской семьи. Никола Танасич из организации «Нова српска политичка мисао» был там единственным представителем Сербии. На литургии 19 мая в Храме на Крови, построенном на месте убийства царской семьи, священники упоминали сербского князя Лазаря, как героя, с которым перекликается трагедия русской царской семьи. Его историю они узнали из сочинения владыки Николая.