Говорят, в такие мгновения перед глазами проносится вся твоя жизнь. Говорят, время затягивается, как в замедленной съемке, а мгновения становятся долгими и заполняются размышлениями. Говорят, что у тебя остается пара секунд для последней молитвы, что успеваешь подумать о своих близких или прошептать бесполезное проклятие. В действительности все гораздо прозаичнее: ты вдруг слышишь пронзительный свист, поднимаешь голову к небу и понимаешь, что все люди вокруг кричат от ужаса. У тебя не остается времени что-либо осознать, потому что спустя две секунды ты чувствуешь взрыв.

Мы провели ночь в траншеях сепаратистов Спартака, на краю северо-востока от Донецка, под бомбежками тяжелой артиллерии Украины. В течение 12 часов мы снимали в прямом эфире всю действительность этой забытой войны, которую Европа упорно не замечает и которая изо дня в день несет смерть, ужас и разруху. Мы посмотрели в лицо тому, чего не хочет видеть никто, и сегодня рассказываем об этом вам.

У человека есть одно большое преимущество: он может приспособиться к любой ситуации, даже к войне. Хибара в Спартаке постоянно попадает под обстрел калашниковых и автоматов, но после первого получаса нахождения в ней, хочешь не хочешь, а начинаешь постепенно свыкаться. Обстрелы здесь происходят по логике пинг-понга: сначала стреляют одни, потом, после минутной паузы, настает черед других. Посреди игрового стола ничком на своих позициях пехотинцы. Они ведут мышиную жизнь: паек состоит из миски безвкусной гречневой каши. Сон и усталость они заедают амфетаминами, в то время как любые алкогольные напитки строго запрещены. Выйти из патруля, приступить к службе, нацелить оружие за край траншеи, броситься в убежище — это ежедневная рутина среди развалин Спартака. Командир признается нам: «Если бы это зависело от меня, я бы собрал всех своих мужиков и повел бы их в наступление на украинские укрепления. Пусть меня покалечит, зато я умру как мужик, а не как мышь.

Разговаривать с солдатами непростое дело: помогаем себе как можем, не выпуская из рук карманного словаря. Ни один из них не говорит по-английски, а наши познания в русском ограничиваются парой слов. Один военный показывает нам фотографию новорожденного сына. Руки бойца измазаны в земле и саже, как и у его товарищей. Воздух пропитан порохом, эта страшная вонь проникает в ноздри, а потом в мозг. Жарко, все мужчины нервно курят. Один из них рассказывает, как его товарищи погибли здесь пару ночей назад: демонстрируя жестами последствия взрыва, он объясняет нам, что бойцу помоложе распороло живот, и он умер от потери крови с размазанными по сапогам кишками. «Апокалипсис», — улыбается он, хлопая меня по плечу. С ним сложно не согласиться.

С наступлением ночи атмосфера накаляется еще больше. Партия в пинг-понг становится напряженней: снайперы потихоньку возвращаются в свои укрытия. Наступает черед тяжелой артиллерии, от которой содрогаются стены, воздух наполняется осколками снарядов, тела превращаются в неопознаваемое кровавое месиво. Вот подлинный терминатор: что такое ружейный выстрел по сравнению с гранатой в 152 мм? В памяти вдруг всплывает диалог из старого фильма Кубрика «Горизонты славы»: «Скажи, — спрашивает один солдат другого, — чего ты боишься, кроме штыка?». «Огромной бомбы!» — отвечает тот. Первый соглашается: «Точно! Я тоже! Она же на куски разорвет как нечего делать!» Сегодня, наконец, мы понимаем подлинный смысл этой реплики: мы видим его своими глазами.

К девяти вечера, надев шлемы и бронежилеты, мы выходим в разведку к дальним траншеям. Это недалеко. Мы идем в кромешной тьме, спотыкаясь об обломки зданий, и один за другим вползаем в выкопанный в земле ход. Мы слышим, как свистят пули у нас над головами, военные рядом с нами со знанием дела повторяют свое короткое заклинание: «No lights, sniper, no lights» («Не светим — снайпер», — прим. перев.). Мы добираемся до своеобразной обсерватории на первом этаже полуразрушенного здания. Перед нашими глазами предстает одновременно удивительное и ужасающее зрелище: весь горизонт прямо напротив нас освещен, как днем, нескончаемым потоком вспышек. Можно подумать, что это фейерверки, но это, конечно, далеко от истины: это вспышки бомб, без остановки падающих на несчастную землю Донбасса.

Ночная тьма — странный спутник, когда ты воюешь. Солдаты любят сумрак, он защищает их от взгляда врагов. В то же время они его боятся: из темноты может возникнуть что угодно, и обычно это появление не предвещает ничего хорошего. Наша тьма нарушается в четверть одиннадцатого, когда мы сидим на улице за столом гарнизона и берем интервью у одного из наших солдат. Воздух внезапно раздирает мощнейший свист. Лицо сидящего перед нами юноши искажает неописуемый страх. Мы вскакиваем на ноги и бросаемся на пол бункера. Скатываясь по ступеням из цемента, мы слышим оглушительный ни с чем не сопоставимый рев. Нас настигла воздушная волна и вместе с ней мощный град раскаленных осколков.

Описать, что последовало за этим, совершенно невозможно. Бомбардировка длилась три часа, до половины второго ночи. Мы видели, как военные рыдают. Другие ложились ничком на пол, словно ища помощи глубоко под землей. Кто-то орал, кто-то просто сидел, уставившись в одну точку.

К счастью, наша камера продолжала работать, запечатлевая ежедневную драму тысяч таких же ребят, как мы, в бесконечных траншеях Донбасса. На следующее утро, оказавшись, наконец, на солнце, мы узнаем, что нашу позицию забросали потоком 152-мм снарядов. Один из них упал на асфальтированную дорогу всего в 10 метрах от нас. Мы подобрали осколки: некоторые были размером с кулак.

Возвращаясь пешком домой под иронично слепящим утренним солнцем, мы вспомнили знаменитую цитату Эрнеста Хемингуэя: «В прежние дни часто писали о том, как сладко и прекрасно умереть за родину. Но в современных войнах нет ничего сладкого и прекрасного. Ты умрешь как собака, безо всякой на то причины». Скорее всего, ребята из Спартака никогда не читали «По ком звонит колокол». Но, быть может, на самом деле, им это совсем не требуется.