Добровольное возвращение Алексея Навального в страну, где он чуть не стал жертвой покушения, на первый взгляд кажется героическим, дерзким и последовательным поступком. Возвращаясь в логова льва, оппозиционер хочет доказать, что не боится его зубов. А они уже были оскалены, когда он зашел на борт «Боинга-747», который доставил его в Москву. ОМОН поджидал его в аэропорту с зарешеченными автозаками — лев раскрыл пасть.

После того, как Навального в понедельник приговорили к 30 дням заключения, возникает вопрос, насколько умным и политически правильным был его шаг. Только что оправившийся после отравления оппозиционер надеется на поддержку международной общественности. Весь мир, и прежде всего «Запад», будет спрашивать себя в ближайшие недели и месяцы, что происходит с Навальным, и что «случится» с ним в России.

Сможет ли он свободно говорить? Окажут ли на него давление, будут ли его бить? Получит ли он необходимую медицинскую помощь? Поступят ли от него правдивые известия во внешний мир, когда он будет в тюрьме, или под домашним арестом, или формально на свободе?

Побег как большой эго-спектакль

При трезвом взгляде побег Навального из эмиграции можно рассматривать и как большой эго-спектакль, содержащий частицу того, что психологи называют грандиозностью, как доказательство его собственной значимости — хотя тут его, конечно, в любом случае превосходит кремлевский правитель Владимир Путин. Однако тот не проявляет явных суицидальных склонностей — но, как показывают события последнего времени, не останавливается и перед заказными убийствами.

Если отвлечься от того, что личность Навального как магнит притягивает к себе политическое внимание, может возникнуть вопрос: поможет ли его поступок его политическому делу, борьбе за демократию и прозрачность в постсоветской России в большей степени, чем если бы он оставался в эмиграции? В демократическом обществе противник Путина пользовался бы неограниченной свободой слова. Он мог бы свободно передвигаться, приходить в себя после физического и психологического стресса, вызванного покушением на его жизнь. Он мог бы встречаться с единомышленниками, ездить в разные страны, писать, произносить речи. Он мог бы и дальше пользоваться большим влиянием как на Востоке, так и на Западе.

Будут ли у него в Москве такие возможности, неизвестно. Кажется, что Навальный добровольно дает изолировать себя от общества, чтобы это общество активизировать. Он приносит себя в жертву — или же демонстрирует готовность к самопожертвованию, чтобы повысить градус возмущения. Тихий и злорадный сигнал режима (имеется в виду сообщение Следственного комитет России, что в отношении Алексея Навального и «иных лиц» возбуждено дело о мошенничестве в особо крупном размере, — прим. перев.) все восприняли как предупреждение, когда адвокат Навальный заявил, что отправляется на территорию произвола: «Они этого хотели».

Вероятно, многие из его друзей и сторонников захотели бы остановить самолет на посадочной полосе, чтобы человек, принявший такое решение, был в безопасности. Или же они хотели бы удержать его от этого шага.