В первом томе своих мемуаров «Земля обетованная» президент Барак Обама довольно пренебрежительно отзывается о многих зарубежных руководителях, с которыми он встречался. Российского президента Владимира Путина он сравнил с политиканом из Таммани-холл (политическое общество Демократической партии США в Нью-Йорке, отличавшееся коррупцией и неразборчивостью в средствах — прим. перев.). Бывшего президента Франции Николя Саркози он высмеял за "напыщенную риторику", а про китайцев сказал, что они «не спешат взять в свои руки бразды правления мировым порядком».

Обама также откровенно рассказал о своих первоначальных сомнениях и неуверенности, когда он впервые оказался на международной сцене. «Готов ли я был стать мировым лидером? Были ли у меня дипломатические навыки, знания, сила воли, авторитет руководителя?» — пишет он. Обама рассказывает о своей поездке на Ближний Восток во время предвыборной кампании в 2008 году, когда он оставил у Стены плача личную просьбу в виде молитвы. В частности, там говорилось: «Господи, защити мою семью и меня. Прости мне мои прегрешения, помоги мне не впасть в гордыню и отчаяние».

Он добавляет, что кто-то вытащил его бумажку, и уже на следующий день ее содержание стало мировой новостью. «Я предполагал, что эти слова между мной и Богом. А оказалось, что они были между мной и израильской газетой, которая эти слова опубликовала. А потом эти слова обрели вечную жизнь в интернете…. Грань между моей частной и публичной жизнью быстро стиралась; теперь каждая мысль и жест вызывали общемировой интерес».

Наиболее поучительны отрывки о том, как Обама понял, что его надежды на «перезагрузку» российско-американских отношений в результате встречи с тогдашним президентом Дмитрием Медведевым были обречены на провал. Обаме все стало ясно в тот момент, когда он встретился с кремлевским боссом Путиным, который лишь временно отдал Медведеву бразды правления, а затем снова их забрал.

Один из старших специалистов Госдепартамента по России Билл Бернс (Bill Burns) ранее предупреждал Обаму, что Путину «надо выговориться, чтобы снять с себя бремя». Бывший президент пишет: «Бернс не шутил…. Путин пустился в оживленный и бесконечный монолог о том, сколько несправедливости, предательства и унижения он и народ России якобы претерпели от американцев». Путин сказал, что предлагал президенту Джорджу Бушу всевозможную помощь в предоставлении разведывательной информации об «Аль-Каиде» (запрещенная в России террористическая организация — прим. перев.). Он даже предлагал помочь в отношениях с Саддамом Хусейном. «А он [Джордж Буш] что сделал?» Вместо того, чтобы внять предостережениям, Буш напал на Ирак, дестабилизировав весь Ближний Восток, вспоминает Обама претензии Путина. Затем российский лидер продолжил свои разглагольствования о том, как НАТО постоянно покушается на российскую сферу влияния и безоглядно продвигает демократию. По его словам, все эти вопросы спустя десятилетие продолжают осложнять российско-американские отношения.

В своих тонких наблюдениях, которые мог сделать только community organizer (организатор массовых акций, массовик-затейник — прим. ред.), каким был Обама, президент пишет, что когда его помощник Дэвид Аксельрод (David Axelrod) спросил, какое впечатление на него произвел Путин, он ответил, что нашел в нем нечто странно знакомое: «Он как главарь уличной банды, но с ядерными ракетами и с правом вето в Совбезе ООН». Это вызвало смех, но «я не шутил. Путин действительно напомнил мне людей того типа, которые раньше заправляли Чикаго и Таммани-холлом: суровых, проницательных, несентиментальных, знающих свое дело, никогда не выходящих за пределы своего узкого опыта, считающих допустимыми инструментами своего ремесла покровительство, взяточничество, вымогательство, обман и даже насилие». «Таким людям невозможно доверять», — пишет Обама.

Обама делится аналогичными наблюдениями о турецком руководителе Реджепе Тайипе Эрдогане и о некоторых восточноевропейских лидерах, таких как президент Чехии Вацлав Клаус. Он делает предположение, что их преданность демократии была весьма шаткой, поскольку правые силы сплачивались перед лицом экономических неурядиц. По словам Обамы, Эрдоган показался ему «приветливым и в целом отзывчивым на мои просьбы человеком». «Но когда он говорил, его тело начинало слегка горбиться, голос становился трескучим и поднимался на целую октаву, если он перечислял различные обиды и оскорбления. У меня возникло очень сильное впечатление, что его преданность демократии и власти закона будет сохраняться лишь в том случае, если это поможет ему сохранить свою власть».

Рассказывая о Клаусе, Обама описывает, как у него возникли опасения, что чешский лидер является предвестником усиления крайне правых сил во всей Европе и олицетворением того, «как экономический кризис 2008-2009 годов вызвал рост национализма, антииммигрантских настроений и усилил сомнения в европейской интеграции».

Снова вспоминая свой прежний опыт непростой работы в полной разногласий городской политике Чикаго, Обама пишет, что по его впечатлениям, «многообещающая приливная волна демократизации, либерализации и интеграции, захлестнувшая мир после окончания холодной войны, начинала ослабевать».

«На самом деле, Клаус вполне пришелся бы ко двору в республиканском сенате в нашей стране, а Эрдогана я легко мог представить в роли местного теневого воротилы в чикагском городском совете, — пишет экс-президент. — Но я не мог решить, успокаивает это меня или тревожит».

Обама с недоверием относился и к европейским союзникам, особенно после лавинообразного усиления греческого долгового кризиса.

«Мы не могли себе позволить быть пассивными наблюдателями за всем этим», — пишет он. Попытавшись заставить такие страны с хорошими показателями как Германия и Франция внедрить политику стимулирования, «мы ничего не добились», отмечает Обама. Ему нравилась канцлер Германии Ангела Меркель, и он восхищался ею, считая ее «честной, уравновешенной, интеллектуально беспристрастной и инстинктивно доброй». Однако он понял, что Меркель слишком консервативна, и не может вырваться из пут немецкой политики.

О президенте второй по степени могущества и влияния европейской страны Саркози, который тоже был правоцентристом, Обама пишет, что французский руководитель оказался человеком двуличным и крайне ненадежным. «Не беспокойся, Барак…я обработаю Ангелу, вот увидишь», — сказал ему Саркози. Однако, отметил Обама, «насколько я понимал, он был недостаточно организованным человеком, и не мог составить ясный план даже для собственной страны, не говоря уже обо всей Европе».

Обама подробно пишет о своих многочисленных проблемах с китайцами, когда он пытался заставить их отказаться от обмана в торговле и ревальвировать свою валюту. Он довольно пренебрежительно отзывается о степени их готовности к мировому лидерству.

«Если какая-то страна и может бросить вызов американскому превосходству на мировой арене, то это Китай, — пишет Обама. — Но глядя на то, как ведет себя китайская делегация на саммите G20, я убедился, что такой вызов Китай не бросит нам еще несколько десятилетий, если вообще бросит. И когда и если это произойдет, то случится это в результате стратегических ошибок Америки».

В заключение Обама заявляет: «Такое впечатление возникало у меня на каждом международном форуме, где я присутствовал в качестве президента. Даже те, кто жаловался на роль Америки в мире, по-прежнему надеялись, что именно мы сохраним систему на плаву».

По его словам, многие страны были готовы внести свою лепту в той или иной степени. «Но мало кто чувствовал себя обязанным действовать за рамками узкокорыстных интересов. А у тех, кто разделял приверженность Америки лежащим в основе либеральной рыночной системы принципам (свобода личности, власть закона, защита имущественных прав, нейтральное разрешение споров, подотчетность власти и компетентность), не было экономического и политического веса, а уж тем более армии дипломатов и специалистов по политике, которые должны продвигать эти принципы в глобальном масштабе».