Раз в год руководство советского Политбюро поднималось на трибуну мавзолея Ленина на Красной площади, чтобы принять участие в церемонии, посвященной очередной годовщине большевистской революции 7 ноября 1917 года. День революции был нерабочим днем и с виду праздничным событием. Но, наблюдая за проходившими внизу танками, пушками, ракетами и военными, советские лидеры почему-то сохраняли каменные выражения лиц, ни тени улыбки.

По своему опыту — я жил в Москве в 1980-е годы — могу сказать, что День революции не вызывал у среднего россиянина особенно сильных чувств. Лишний выходной — всегда приятно. Между тем напыщенные коммунистические лозунги, бывшие неотъемлемым атрибутом ежегодного события на Красной площади, ничего не значили для большинства людей, а по прошествии лет и для самих членов партии.

Разительным контрастом здесь оказывался другой советский праздник — День Победы над нацистской Германией 9 мая 1945 года — к которому русские относились с большим пиететом. Этот юбилей был наполнен для людей смыслом вне зависимости от того, считали они себя коммунистами или нет. Четверть века спустя после кончины Советского Союза День Победы остается государственным праздником, а русские по-прежнему гордятся своим триумфом во Второй мировой войне. Эта победа является мерилом их нынешней идентичности. Она представляет собой редкий эпизод национального единства в 20-м веке, израненном революциями, гражданской войной, диктатурой, организованным государством террором, голодомором и другими бедами.

А вот отношение русских к 1917 году — февральскому перевороту, свергнувшему царя Николая II, и Октябрьской революции, приведшей большевиков к власти — гораздо менее определенное. Опрос, опубликованный в апреле Левада-Центром, наиболее авторитетной в России организацией социологических исследований, показал, что 48 процентов респондентов преимущественно позитивно оценивают большевистскую революцию. Примерно 31 процент воспринимает ее как негативное событие, а у 21 процента опрошенных затрудняются с оценкой.

Смешанные чувства общественности указывают, с одной стороны, на инстинктивное ощущение того, что благоприятные и губительные аспекты революции 1917 года уравновешивают друг друга, а с другой — на колеблющуюся, нечеткую позицию самого российского государства при президенте Владимире Путине.

Взять то же отречение царя зимой 1917 года. После краха коммунизма Русская Православная Церковь канонизировала Николая и его семью — главным образом в ответ на то, как Романовы приняли свою смерть.

Подобно тому, как тогда политические элиты, революционеры, рядовые солдаты и рабочие фабрик и заводов испытывали радость, узнав об уходе царя-ретрограда, сегодня трудно заметить среди современных россиян ностальгию по Романовым. В опросе Левады 52% респондентов назвали свержение самодержавия «не слишком большой потерей», в то время как 34% думают ровно наоборот.

Большевистская революция — другое дело. Для многих россиян захват власти Владимиром Лениным не отделим от последующих 20 лет коммунистического режима. Этот период охватывает не только ужасы гражданской войны, но и возникновение тирании Иосифа Сталина, кульминацией которой стали принудительная коллективизация и большой террор 1930-х годов, унесшие миллионы жизней. Эти страдания запечатлелись в истории каждого русского города, каждого поселка и деревни.

Для Путина 1917 год выделяется на фоне остальных как время огромных политических и социальных беспорядков. Ослабленное государство было не способно осуществлять контроль. По этой причине, с точки зрения Путина, празднование годовщины 1917 года не вполне уместно.

Придя к власти в 2000 году, он сделал своим приоритетом возрождение сильного государства. Путин добивался одобрения, противопоставляя восстановление порядка тому хаосу, который установился после распада Советского Союза, и теми шальными, свободными временами в период правления первого посткоммунистического лидера России Бориса Ельцина.

Но есть и более глубокая причина, по которой Путин недолюбливает 1917 год. Это было время, когда в кои-то веки российским массам удалось взять инициативу в свои руки. Во время холодной войны многие западные историки изображали большевистскую революцию как незаконный переворот секты политических фанатиков. Экстремистами они, разумеется, были, но летом и осенью 1917 года большевики смогли заручиться поддержкой более широких социальных кругов в армии и на фабриках. В конечном итоге Февральская и Октябрьская революции выразили глубокое недовольство и радикализацию российского общества. А это очень неудобная историческая тема для Путина, который терпеть не может социальные беспорядки, политическую оппозицию и спонтанное инакомыслие.

Нежелательные коннотации 1917 года объясняют, почему 7 ноября прошлого года Путин устроил парад, который воспроизводил 7 ноября 1941 года. В тот год советские войска отправлялись с Красной площади прямо на фронт сражаться с нацистами. Этой церемонией Путин извлек большевизм из большевистской революции. Он заменил его национализмом Великой Отечественной войны, как называют в России трагедию 1941-1945 годов.

Возможно, в один прекрасный день Россия обратится к годовщине большевистской революции, чтобы задуматься об опасности репрессивных политических систем. Но не следует делать ставку на то, что это произойдет в скором времени.