Первую часть интервью читайте здесь.
 
Во второй части интервью «Апострофу» бывший защитник шахты «Бутовка», доброволец 11-го мотопехотного батальона территориальной обороны «Киевская Русь» Андрей Схулухия рассказал о том, как теряется чувство самосохранения под постоянными обстрелами, о боях, которые довелось вести их семьям под Администрацией президента в Киеве, чтобы добиться вывода роты из-под Донецка, и о том, почему наступление на востоке — это единственная возможность закончить эту войну.

Андрей Схулухия жалеет, что не застал легендарного комбата «Киевской Руси» Александра Гуменюка, основателя батальона, погибшего 15 августа 2014 года в селе Малоивановка Луганской области. О том, насколько Гуменюка уважали бойцы, говорит хотя бы тот факт, что его называли по-доброму — «Батей».

Схулухии довелось повоевать с другим командиром — Валерием Вовком, позывной «Ворон». «Настоящий офицер, — отзывается о нем Схулухия. — У него всего одна награда, а на других посмотришь — обвешаны по пояс». Вовк не отсиживался в бункере «Зенита» (одна из передовых позиций ВСУ под Донецком, — «Апостроф»), и делал все, чтобы защитить своих бойцов во время обстрелов. Когда подошел срок его демобилизации, комбат очень не хотел уходить, говорил «Я с ребятами зашел — с ними и выйду», но ему поставили условие: остаться сможет, если подпишет контракт. Вовк вынужден был отказаться. «Он чувствовал свою вину, — вспоминает Схулухия. — Мы ему говорили, что как уважали его — так и будем уважать. Если бы все офицеры у нас были такими, то и армия была бы нормальная».

«Апостроф»: Он ушел, а вы остались?

Андрей Схулухия: Да, задержался до конца марта, хотя уже был демобилизован. А мы еще провели там апрель и май, вывели нас только 16 числа, после того, как наши женщины подняли кипиш. Потому что бойцы столько времени под обстрелами, конечно, жене говорят об этом хотя бы по телефону. Ведь не боится только идиот. Когда стреляют и после этого воронки размером в мой рост, конечно, страшно.

В мае 2015 года жены, сестры и матери военнослужащих 11-го батальона территориальной обороны Киевской области «Киевская Русь» вышли на акцию протеста к Администрации президента, требуя ротации подразделения, которое на тот момент находилось под постоянными обстрелами на шахте уже почти 100 дней, а в зоне АТО — 150 дней. Согласно постановлению Верховной Рады, ротация должна была проводиться раз в 45 дней. Тогда ответственность за решение об отводе роты Минобороны и Генштаб возложило на командование сектора, в котором дислоцировалось подразделение. Родственники военнослужащих батальона «Киевская Русь» угрожали чиновникам голодовкой, требовали вывести роту с «Бутовки» и решить вопрос о награждении и выплате обещанных государством «боевых» за каждый день, который провели военнослужащие на шахте под свист крупнокалиберных снарядов. Порядок таких выплат (1 тыс грн в сутки) определялся постановлением Кабмина, однако в документе не было четко обозначено, что именно следует считать боевыми действиями, поэтому положение трактовалось, по сути, в вольной форме.

— Я помню этот женский бунт. Там, помимо вопроса ротации, также были озвучены проблемы с начислением и выплатой боевых. Сколько вам в результате выплатили денег?

— Из 98 дней (на шахте) нам заплатили только за 45. Хотя мы все это время каждый день воевали. За что платят боевой? Когда идет бой, правильно? Не важно, стрелковое оружие ты используешь или какое-то еще, но ты же воюешь!

— Кабинет министров также обещал щедро награждать за подбитую военную технику — автомобиль оценивали в 12 тысяч гривен, реактивную систему залпового огня — 60 тысяч гривен, танки — 48 тысяч гривен.

— Танки мы не подбивали…. Был у нас такой парень, позывной «Лютый», он не один БТР подбил, у него была хорошая позиция, он из ПТУРа бил (противотанковая управляемая ракета, предназначенная для поражения танков и других бронированных целей, — «Апостроф»). Не знаю, выплатили ли ему за эти БТРы, потому что для того, чтобы доказать сам факт, там надо было чуть ли не вплотную к этой сгоревшей технике подойти и ее сфотографировать. Сами понимаете, там это было сложно (между позициями ВСУ на шахте «Бутовка» и сепаратистами, по сути, только поле — прим. ред.). Я не слышал, чтобы кому-то из наших заплатили за технику.

Андрей Схулухия вспоминает случай, когда один из водителей-снабженцев, в задачу которого входила доставка на шахту продовольствия, потребовал впоследствии орден. «Ездить по этой местности было опасно, там же почти всегда обстрелы. Восемь раз туда-сюда съездил — потом хотел орден за мужество», — с улыбкой вспоминает Схулухия.

Его самого наградили только в мае этого года. По распоряжению киевского мэра Виталия Кличко, бывшему участнику боевых действий вручили медаль «Честь. Слава. Держава» от общины города Киева.

Выпил — сразу труп

— Насколько тяжело было сохранять дисциплину в роте?

— Я не понимал, когда родственники присылали посылку сыну, мужу, брату и клали туда водку. Они знают, что человек на передке, что он на гражданке каждый день пил, что семья его от этого страдала. Ну как так можно? Есть такие люди, которым присылали водку, они со всеми делились: по 20 грамм разлили, нормально, для снятия стресса. Но если знают, что он ни с кем не поделится, спрячется и из горла будет дуть, пока дно не увидит… Такой напьется, и тогда он как минимум двое суток — не боец. Если находили кого-то в таком состоянии — прятали его, чтобы не убило. Он же не соображает, ходит туда-сюда, ему уже и обстрелы и остальное — все пополам. Потом начали рублем наказывать, боевой день не считали, рапорт на человека не писали, потому что если ты провалялся, то какой же это боевой день? Но таких, слава богу, было очень мало. Два-три человека максимум. Я запрещал пацанам там пить, они потом меня благодарили, потому что живы остались благодаря этому. Ведь там человек выпил — все, это сразу труп. 


— Что происходит с чувством страха, ведь неделями находиться в состоянии постоянного стресса тяжело?

— В других ротах состав менялся каждые 15 дней, а у нас такого не было. Но страх проходит, многие перестают обращать внимание на обстрелы. Раньше от позиции до позиции бежишь, перед этим надеваешь броник, каску, автомат — и вперед, перебежками. А через два месяца бывало такое, что кто-то уже в тапочках, без автомата, руки в брюки и пошел. Обстрел начинается, если АГС работает, то, вообще внимание не обращают. Вот когда САУ или танк — тогда да. У нас раненые начали появляться во второй половине (пребывания на шахте). Устаешь бояться чисто психологически. Вообще, что такое смелость? Это когда во втором-третьем бою человек может перебороть страх. У нас был боец, который забирал раненых с передка, но обстрелы ему тяжело давались, начинал орать, выть. Такое бывает — воюет, все нормально, но как только тяжелым накрывают — сидит в блиндаже, и ничего нельзя с ним сделать. Отправили этого бойца в Опытное, там он минометчиков возил, все было нормально, а сейчас он пошел на контракт, служит дальше. Никого нельзя за такое осуждать, а тем более молодых ребят, у которых вся жизнь впереди — жена ждет, ребенок….

— Бывали срывы у бойцов?

— Женам звонили и жаловались. Когда Вовк демобилизовался, его сменил комбат, который у нас на позициях был всего два раза, а ведь ему от «Зенита» надо было только 200 м проехать. Замполит тоже пару раз был. И когда они появлялись, то ребята им такое говорили, их уже никто не мог остановить, какая там субординация! Может, поэтому эти командиры особо и приезжать не хотели. Ребятам было тяжело, они говорили: «Дайте нам приказ, а то мы как мясо сидим, нас обстреливают, а ответку не дают». Стрелковый бой у нас был как развлечение, потому что постоянно долбят, долбят тяжелым (вооружением). Когда летит снаряд 120 мм и рядом взрывается, это очень страшно.

— Что было сложнее всего в течение этих ста дней на шахте?

— Сложно было, когда пообещали вывести роту 24 марта, все настроились, я как замполит пацанов обнадежил, а потом — бах, и не вывели. Получилось, что я пустослов, это было очень трудно. Я был всегда возле бойцов, там, где опасно, ведь ребята разные: кто-то смелый, кто-то приходил и говорил «Я боюсь, отправьте меня на Водяное (под Донецком)».

— Ну, Водяное — не самое спокойное место.

— Да, но там не так сильно обстреливали. В Опытном (под Донецком) тоже не сахар, хотя просились и туда. Помню, там наши пулеметчики успели в одном доме одну неделю посидеть, а потом по этому дому танк прямой наводкой дал — и сразу все раздолбал. После этого в погреба полезли. По Опытному еще снайпер работал, девчонка молодая, она звонила нашим хлопцам, угрожала. Ее ловили, знаю, что в конце концов поймали, но уже не наши.

Залетные «туристы»

— Когда рота вышла с «Бутовки», куда вас отправили?

— В Широкий Лан. Роту там пополнили, потому что приближался наш дембель, уже ушли мартовские, апрельские… (кого мобилизовали раньше,— прим. ред.). Человек 50 из батальона оставалось, пришло пополнение, привезли молоденьких, новобранцев.

— Был какой-то обмен опытом? Кто-то рассказывал новобранцам, что их может ожидать?

— Лично я не успел пообщаться, потому что мне сразу дали направление в госпиталь на три месяца. Дело в том, что я скрыл ранение. Меня контузило во время обстрела из САУ и АГС, кажется, это было 16 апреля. Я бежал на позицию к бойцам, был сильный взрыв, осколок зашел в районе поясницы. Спасло то, что у меня была хорошая куртка, с флисом, она не дала осколку глубоко войти. Врач осколок достал, а в Широком Лане меня сразу отправили в госпиталь.

— Как вы думаете, насколько тогда, в начале АТО, были оправданы такие решения — только призвали — и сразу в самое пекло, особо не смотрели, офицер или нет? Готов воевать — вперед.

— Не знаю. Просто тогда не хватало людей. Выбивало многих, надо было пополнять ряды.

— Но надо же опытными пополнять…

— Но если нет их, опытных… Я не знаю, как их сейчас учат, раньше наши тоже, вроде, проходили подготовку, когда только батальон создавался. Но это были добровольцы, ну, пару раз постреляли… Вот у меня соседский пацан, 25 лет, пошел (в зону АТО) за неделю до меня, сын моего друга, он попал в 93-ю бригаду. Эти ребята три месяца на Яворивском полигоне тренировались. А у хлопца был позывной «Динамо», это он водрузил флаг на новом терминале Донецкого аэропорта вместе с двумя своими товарищами. Ему за этот героический поступок дали отпуск, он поехал домой, побыл там пять дней, вернулся назад и через два дня в Песках погиб на блокпосту. 29 декабря 2014 года это было.

— Насколько сложно было возвращаться к мирной жизни, назад в общество, для которого война, по сути, — это что-то очень далекое?

— Ну, ты же воюешь как раз для того, чтобы мама и жена тут ходили в магазин, чтобы жизнь продолжалась, чтобы дети смеялись. Я к этому нормально отношусь. Бывает, меня спрашивают: «А сколько ты там человек убил?» Я же туда не убивать пошел, а остановить эту заразу.

— Там, на «Бутовке», кто был для вас врагом? Российские военнослужащие или сепаратисты?

— Знаете, как это чувствовалось, кто по ту сторону? Когда стреляли сепары, то все летало куда хочешь, только не туда, куда надо. А когда спецы — сразу было ясно: все четко, по квадратам, по мишеням. Мы однажды двоих их двухсотых вытаскивали после того, как к нам зашла ДРГ. Нашли при них документы: один оказался из Перми, второй — из Санкт-Петербурга. Ребята из нашего батальона до первой ротации ловили пленных (россиян). На «Зените» их допрашивали, а что с ними дальше было — не знаю.

— Вы говорили, что в 1992 году (во время вооруженного конфликта между Грузией и Абхазиией) и потом в 2008 году (в Южной Осетии) российские военные вели себя хуже, чем нацистская армия во время Второй мировой. Думаете, у тех, кто приехал повоевать на Украину, нет такого понятия, как офицерская честь?

— Я вас умоляю, вы знаете, что делали российские офицеры в аэропорту? За 200 долларов продавали на забаву наших хлопцев чеченцам. Русские офицеры! Это я слышал от ребят, киборгов, которые там были. Чеченцы же любят половые органы, уши, язык отрезать. Это все правда. Я считаю, что тот, кто воюет против Украины, не может называться офицером.

Самое важное в жизни

Андрей Схулухия рассказывает, что после первой ротации его батальон люди встречали как героев, и очень жалеет, что после второй бойцов такой поддержки лишили: в Широком Лане подразделение, по сути, оказалось в чистом поле.

Но когда уже после демобилизации и госпиталя он приехал домой, соседка увидела его в военной форме и неожиданно для него поклонилась ему до земли. «Я чуть не расплакался, говорю ей: «Что вы делаете?» Даже сейчас у меня прямо комок в горле, — вспоминает он. — Она так поблагодарила за то, что я пошел воевать. Иногда кажется, что я родился ради того, чтобы пойти на эту войну, знаете, чтобы сделать это, самое важное в жизни. Я хотел бы и дальше пойти, но не берут. Мне будет 55 лет, а контракт с офицерами заключают минимум на три года».

— Война отпускает?

— Я поправился на 10 кг (смеется), бросил курить, сослуживцы теперь не узнают. Но я дочке обещал, что когда она забеременеет — брошу курить. Ну вот, бросил (смеется), уже почти год не курю. А дочь уже родила внучку. Это моя первая внучка. У меня две дочери, а теперь еще и внучка. Супер!

— Так может, пора пожить для них?

— Да, жена тоже считает, что пусть другие теперь идут (в зону АТО), а еще рассказывает, что по ночам я до сих пор воюю: кричу, приказы раздаю, кого-то на блокпост посылаю…

— Война идет уже больше двух лет. По вашим ощущениям, закончится это?

— Если будет политическая воля, это можно закончить за две-три недели, за месяц! Да, будут потери, но ведь они и так будут.

— Закончить, наступая?

— Да, наступая! Они все убегут, у них нет мотивации. Те, у кого она была, разочаровались, эти шахтеры… их уже давно нет. А тех, кто пойдет (против ВСУ), сметут поганой метлой, если будет приказ.

— Но тогда это будет городская война.

— Да никто не будет воевать! Они будут убегать, поверьте.

— А российские военнослужащие?

— Они сразу выведут войска. Путин не развяжет против Украины полномасштабную войну. Если бы он хотел, он бы уже давно это сделал.

— Но было же Дебальцево, когда российские регулярные части брали город, чтобы потом отступить и передать его под контроль сепаратистов.

— Дебальцево им было нужно как узловая (железнодорожная) станция. Но если наши войска туда попрут — все будет нормально. У наших мотивация сильная, а у них — нет. Зачем русским тут умирать, за что?

— Есть то, что вас злит тут, вдали от войны?

— Злит то, что ее никак не закончат. Очевидно, кому-то это выгодно, потому что на ней зарабатывают. Пока эту заразу не искореним, так все и будет.

— Возможно ли, что две части страны, которую война разделила, снова смогут жить вместе?

— Да, но для этого нужно время, надо восстановить то, что было разрушено. Я верю, что и грузины с абхазцами тоже будут мирно жить, хотя когда-то резали друг друга. Но если человеку дать работу, чтобы он мог прокормить семью, зачем ему с кем-то конфликтовать?

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.